С добрым утром! Взгляни: ждет за окнами белый
Необъезженный конь. Оседлай, если смел.
И не дай тебе бог век печалиться целый
От сознанья, что мог, но свершить не успел.

Что я желал бы под шатром судеб?
Всего, что вы желали бы, того же:
Чтоб легче и дешевле стал бы хлеб,
А слово и весомей, и дороже!

«Бесстрастные, что вы отвергли?» – «Страсть!»
«А страстью кто отвержен?» – «Мы, бесстрастные!»
«Подвластные, кто вас рождает?» – «Власть!»
«А кто ее рождает?» – «Мы, подвластные!»

– Отчего тебя в гости друзья приглашать перестали?
– Я заносчивым был и не шел, куда звали меня.
– Отчего, как бродяга, ты смотришь на окна в печали?
– Оттого, что за ними хотел бы присесть у огня.

«Мне женщина снилась в преддверии дня,
А вы, петухи, разбудили меня!»
«Ты лучше за то помолись, человек,
Чтоб мы тебя только будили весь век».

«Что снилось, друг?» – «Забыл, что снилось ночью!»
«То не беда! Хочу я пожелать,
Чтоб этот день тебе предстал воочью,
Как четки лет начнешь перебирать!»

Была земля когда-то, как луна,
Не ведала лесов, озер и злаков.
Ужель себя и в мыслях не оплакав,
Хотим вернуть мы эти времена?

Слова, слова. На ярмарке тщеславья
Витии разгулялись неспроста.
А я, седой, пророча им бесславье,
Честь воздаю вам, сжатые уста.

Мы сами оказались виноваты,
Что одичали разум и любовь,
Что не стихи, не лунные сонаты,
А пули в нас воспламеняют кровь.

Где восходит месяц рогом винным,
Слышал я от женщины одной:
«Тот родился в ухе буйволином,
Кто любви не ведал под луной».

После Сталина я никого не боялся –
Ни Хрущева Никиты, ни прочих из них.
И собою самим, как поэт, оставался,
И при этом не врал я, в отличье от них.

Если б Ева, приобщаясь к сраму,
Не дала в раю, как говорят,
Яблока запретного Адаму,
Не было б на свете Патимат.

Пред смертью горец молвил: «Я ни разу,
Как сын, не огорчил отца и мать.
Спасибо, рок, за эту благодать…»
О, мне б изречь им сказанную фразу!

Я воспевал не раз светильник ночи
И пел не раз светильник я дневной,
Но восторгаться ими нету мочи,
Когда твой лик сияет предо мной.

Спасибо любви, что стихами меня одарила,
Спасибо стихам, что меня научили любить.
И все мне казалось, как ангел, любовь белокрыла,
Меж ним и тобою мной песен протянута нить.

От альпинистов, от людей бывалых
Я знаю: спуск труднее, чем подъем.
Мне сорок лет, достиг я перевала,
Мой путь трудней и круче с каждым днем.

Поет у моего окошка ветер
Ту песню, что претит мне издавна;
А ту, что мне милей всего на свете,
Поет он у соседского окна.

Смерть унесет и нас, и все, чем мы живем.
Избегнет лишь любовь ее прикосновенья.
Так ворон прочь летит, когда он видит дом,
Где в теплом очаге горят еще поленья.

О смерти нету мысли у героя,
Поет о ней поэт, пока он жив.
А смерть с бессмертьем смотрят на обоих,
Для них свои ворота отворив.

Не будь сумы на свете да тюрьмы,
Я стал бы оптимистом самым рьяным.
Когда бы все бессмертны были мы,
Я был бы атеистом самым рьяным.

Мы, путники, спокойны в час,
Когда собак не замечаем.
Когда они не видят нас,
Еще спокойней мы бываем.

Из всех дорог я три дороги знаю,
С которых не сойдешь ни ты, ни я.
Поэзия – одна, и смерть – другая.
А третья? Та у каждого – своя.

Огонь, долги, болезни, враг,
Невзгоды, протекающие крыши, –
Преуменьшает лишь дурак
Значенье перечисленного выше.

«Что бесполезней, чем незрелый плод,
Который раньше времени сорвали?»
«Упавший плод, что на земле гниет
Лишь потому, что вовремя не сняли».

Те, для кого поэзия – лишь дельце,
Порой певцов блистательных теснят.
Не так ли испокон веков пришельцы
Исконных обитателей теснят?

«Кто счастливее, чем человек.
Что недуга отродясь не знал?»
«Только тот, кто зависти вовек
Ни к врагу, ни к другу не питал!»

С чем речь людскую сравнить? Чему эта речь под стать?
Сравню я ее с дождем, с его живою водою:
Дождь день идет – благодать, и два идет – благодать,
А не перестанет потом – станет большой бедою!

«Кто многословней всех?» – «Девица зрелых лет,
На чью красу никто не обратил вниманья».
«Кто многословней всех?» – «Немолодой поэт,
Что пишет много лет, но не обрел признанья!»

«Чего ты хочешь, человек голодный?» – «Еды!»
«Что хочешь ты, бездомный, в день холодный?» – «Крова!»
«Что надо, жаждущий, тебе?» – «Воды!»
«Что надо, страждущий, тебе?» – «Слова!»

Глаза у нас намного выше ног,
В том смысл я вижу и особый знак:
Мы так сотворены, чтоб каждый мог
Все оглядеть, пред тем как сделать шаг.

Рожденье – это первый перевал,
Смерть – перевал второй, конец пути.
А ты, по простоте своей, мечтал
До перевала сотого дойти!

«Не мешай мне петь и до конца,
Птица, песню выслушай мою!»
«Если у тебя душа певца,
Сам молчи, покуда я пою!»

«Отчего глаза пусты, как две дыры?»
«Нету мысли в них и боли нет».
«Отчего глаза пылают, как костры?»
«Мысль и боль в них зажигают свет!»

«Что мудрым делает юнца?»
«Горе!»
«Что делает мальчишкой мудреца?»
«Радость!»

«Что извивается змея змеею?»
«Крива нора, куда ползет змея!»
«А почему петляем мы порою?»
«Пряма ли нашей жизни колея?»

Разделены два глаза меж собою,
Чтоб им не причинять друг другу боль.
Друг друга недолюбливают двое,
Когда они одну играют роль.

«Какой он властелин и падишах,
Когда рабами он повелевает?»
«Но где не знают рабства, в тех краях
И власти падишахов не бывает!»

Совсем не тем, что снег пошел, я возмущен…
Но как твоих волос посмел коснуться он!
Я ветер не виню, что дует он, трубя,
Но как обидно мне, что обнял он тебя!..

Есть ли истина известней:
Убивает старость песню.
И наоборот бывает:
Песня старость убивает.

Ступка пожаловалась барабану:
«Бьют и не платят… А бьют постоянно…»
«Бьют и меня, – барабан ей в ответ, –
Бьют и не кормят, – и выхода нет…»

Жена говорит мне: «Когда это было?
В какой это день мы поссорились, милый?»
«Не помню что-то, – я ей отвечаю, –
Я попросту дней этих в жизнь не включаю».

Я видел, как осень, ветрами продута,
Гудела, цветы и растенья губя.
И дал себе слово я в эту минуту,
Не сравнивать больше с цветами тебя.

Я знаю наизусть всего Махмуда,
Но вот не понимаю одного:
Откуда о любви моей, откуда
Узнал он до рожденья моего?

Закону следуя, в теченье дня пять раз
Усердный человек творит намаз,
Мне надо бы – грехам потерян счет –
Не пять творить намазов, а пятьсот.

Когда б свои ошибки стал я хоронить,
Всю землю в кладбище пришлось бы превратить.
Когда б для них надгробье я тесал,
На эти плиты не хватило б скал.

Юность, юность – комедия, вспомнить смешно…
Зрелость – драма. Ее уж сыграл я давно.
Нынче старость. Играю трагедию я.
Опускается занавес бытия.

У нас перед домом чинара росла,
Но падают листья, ведь осень пришла.
Я тоже, как дерево, гордо стоял,
Слова, как осенние листья, ронял.

Висят кинжал с пандуром на стене.
Идут года, казаться стало мне:
Возьму пандур – кинжал из ножен рвется,
Кинжал – пандур вдруг стоном отзовется.

Грозятся нам законов кулаки,
Они грозны, сильны, хитры, ловки,
Я песнями своими простоват,
Но все кажется, что в чем-то виноват.

Ах, кони, кони, где вы все теперь?
Ах, песни, песни, где вы все теперь?
Не слышно больше звяканья уздечки,
А вместо песен – речи, речи, речи…

Родятся мысли новые во мне,
Но чувства новые где взять под старость мне?
Мечети, храмы можно возродить,
С разрушенной любовью как мне быть?

Орать с трибуны предлагают мне,
Не лучше ли шептаться в тишине
С красавицей застенчивой и юной,
Чем глотки драть на митинге с трибуны?

Волшебница сказала: «Можешь ты
Доверить мне желанья и мечты?»
«Хочу я землю, как отец, пахать,
А после в тихой сакле отдыхать».

Убили Махмуда, поэта-певца,
Потом схоронил я поэта-отца.
Один я остался, как третье Койсу:
До Каспия воды свои донесу?

Был я как лань, что легка и стройна,
Стал я под старость похож на слона.
Сердце птенцом трепетало, бывало,
Буйволом в луже барахтаться стало.

В далекие страны уедешь, бывает,
Никто по-аварски ни слова не знает.
Живу средь людей молчаливее пня,
Один лишь Аллах понимает меня.

Страна погибает, дают нам рецепты,
Как это исправить, как вылечить это.
Рецепты от краха, от разных мытарств…
Но нету в аптеках подобных лекарств.

Что бы там ни кричали стоусто
О грядущем пути, все равно:
Поднимаюсь я в горы — там пусто.
А в ущелье спускаюсь — темно.

Я был из тех, кто камень добывал,
Чтобы чертогам светлым возноситься.
Но каменщик, который стены клал,
Построил не чертоги, а темницу.

Обманут я, но мне себя не жалко,
Обманутые песни — вот что жалко,
Поверишь — плохо, и не веришь — плохо,
Будь проклята ты, лживая эпоха.

Душа то в муках корчится, то пляшет,
То снег идет, то дождь идет на пашни.
Но пашня, если доброе зерно,
Вся золотою станет все равно.

По тюрьмам я ни разу не сидел,
В Кремле я рядом с сильными сидел,
Полжизни там напрасно просидел.
Напрасно жил, напрасно поседел…

Вопрос в анкете: был ли я судим?
Я каждый день и каждый миг судим.
За день вчерашний я судим сегодня.
А завтра ад настанет за сегодня.

Несу раздумий ношу на подъем,
Как мне достичь удастся перевала?
Ведь их, раздумий, больше с каждым днем,
А сил моих все меньше… вовсе мало.

Какой-то праздник, Господи, прости.
Забрел. Меня в передний угол пряча,
Бокал вина должны бы поднести
К моим губам, но… микрофон подносят.

Внушали нам: страна, в полете ты,
В пути и на «великом переломе».
Но оказалась на ремонте ты,
Как старый лифт в плохом и грязном доме.

Кто струны на пандуре рвет?
Глупцы.
Кто ссорится с женой и с горя пьет?
Глупцы.
С соседями кто мирно не живет?
Глупцы.
Тогда, спрошу я,
— где же мудрецы?

На всех, на всех в бинокль смотрели мы,
Все видели в большом увеличенье.
Теперь бинокль перевернули мы…
А где же вещи в истинном значенье?

Уходит вождь, приходит новый вождь,
Законы, заседанья, словопренья…
Земле нужны крестьяне, солнце, дождь,
А не нужны бумажные решенья.

Я в жизни столько выслушал речей,
Зевоту подавляя для приличья,
А в это время где-то пел ручей,
И где-то раздавалось пенье птичье.

Аулам горным не нужны шоссе,
По ним ползут лишь сплетни да раздоры.
Хочу, чтобы в нетронутой красе
Стояли и молчали наши горы.

Лишь экспонат — Китайская стена,
Стены Берлинской больше нет в помине.
Но ложь прочнее этих стен — она,
Всех разделяя, властвует поныне.

Река струится малым ручейком,
Она уже для сплава не годится.
В лесу деревья молятся о том,
Чтоб уцелеть и снова расплодиться.

Война в моей душе, в моей крови.
Как избежать мне четкого раздела?
Нет государству дела до любви.
Любви до государства нету дела.

Все речи смолкли б, споры прекратились,
Все лица бы к тебе оборотились,
Когда б, красивая, ты в этот зал вошла,
Где мы вершить пытаемся дела.

Был нужен жест один, одно лишь слово, взгляд,
Чтоб миллионы рук брались за дело.
Теперь все машут кулаками, все кричат,
Но я не вижу никакого дела.

Чабан-старик и тощая отара
Под вечер возвращаются в кошару.
И я подобно чабану бреду,
Отару тощую стихов своих веду.

Ослы бывают — мимо не пропустят.
И человек бывает в свой черед:
Коль спереди зайти к нему
— укусит,
Коль сзади подойти к нему
— лягнет.

Поэты из Сахары побывали
В моих горах. Я принял их, как мог.
Они качали скорбно головами:
«А где у вас барханы? Где песок?»

Вот умер человек, и не страшны болезни,
Вот умер человек, и старость не страшна.
Не важно, что вреднее, что полезней.
И даже смерть ему уж не страшна.

Приходит смерть, сулит мне райский сад,
Нашептывает в уши, точно сводня.
Я говорю: пусть лучше будет ад,
Но только чтобы завтра, не сегодня.

Под деревом близ моря я сижу,
Под шелест волн и листьев я пишу.
Кто ж автор песни, как решить не споря —
Иль я, поэт, иль дерево, иль море?

Чем хочешь ты засеять это поле?
Вот прорастет, тогда увидишь сам.
Какую песню ты напишешь вскоре?
Вот напишу, тогда узнаешь сам.

Обилию воды всегда я удивляюсь,
Где нет земли, чтоб пашню поливать.
Обилию земли я тоже удивляюсь.
Где нет воды, чтоб пашню поливать.

Молиться бы — а я кропал стихи,
Поститься бы — а я лакал вино.
Прости, Аллах, за все мои грехи,
Грешить уже недолго все равно.

Не верьте гадалкам, они наплетут,
Что только прямые дороги нас ждут.
Мне тоже гадали, я им доверялся,
Но путь мой на деле кривым оказался.

Про старость люди б ничего не знали,
Когда бы молодыми умирали.
Мне молодость, конечно, не в укор,
И старость мне, конечно, не позор.

Ведя войска, Тимур и Чингисхан
Топтали земли покоренных стран.
Сегодня Чингисханы и Тимуры
Свои же земли разоряют хмуро.

Перед войной мой старший брат женился,
На свадьбе сапогами он гордился.
Все гости тоже ими восхищались…
Лишь сапоги от тех времен остались.

Роятся роем мысли в голове,
А мне необходимы только две.
Двух мыслей мне достаточно, поверьте,
Одной — о жизни и одной — о смерти.

Поглядим мы на небо
— пойдет ли дождь?
Поглядим мы на поле
— растет ли рожь?
Поглядим друг на друга мы вновь и вновь
Жива ли еще меж нами любовь?

Дождик бы нужен, его не видать,
Солнце бы нужно, но мне поливать,
Сколько болтал я, когда бы молчать,
Сколько молчал я, когда бы сказать.

Кнутом коней голодных погоняют
И сахаром кормить их обещают.
Чем завтра сладкий сахар обещать,
Не проще ли овса сегодня дать?

Я встретил женщину, она меня узнала,
Она украдкой слезы вытирала.
На жизнь мою она была похожа –
И жизнь моя украдкой плачет тоже.

Я в прошлое гляжу
— одной слезою плачу,
Сегодня я живу
— второй слезою плачу,
В грядущий мрак гляжу
— слезу роняю третью.
Они как три Койсу
— текут и не стереть их.

Цена на хлеб все выше с каждым днем,
На человека — ниже с каждым днем.
Когда все это будет продолжаться,
Подумайте, к чему же мы придем.

По крепости стен о доме
судить мы должны,
По чистоте родников об ауле
судить мы должны,
По надгробным камням о людях
судить мы должны,
А о целой стране по чему
судить мы должны?

По теченью ручья я бодро пошел.
Но ручей вдруг исчез в песках.
Уж если ручей пути не нашел,
То поможет ли мне Аллах?

Что украшает голову
— разум или папаха?
Что украшает сердце
— любовь или отвага?
Но разум и отвагу беря с собой в путь,
О легкой, о веселой жизни забудь.

Смотри: ущелье залили водой,
Гордятся тем, что сотворили
«Море»,
На дне мечеть, надгробья, сакли…
Боже мой,
Какое варварство, какое горе!

Искал дорогу я, но только спотыкался,
От мира ждал добра, но только ошибался,
Правдиво жить хотел, но только ошибался,
В любви признаний ждал, но сам лишь признавался.

После первого бокала гость говорит,
После второго бокала гость поет,
После третьего бокала гость пусть поспит
Или проводи, пусть домой идет.

Вы, горцы, на горах среди камней селились,
В ущельях каменистых вы теснились.
Над вами небо звездами блистало
Одно и то же. Но разве это мало?

Козел пасется около реки,
А рядом нож готовят резаки.
Курбан-байрам веселый наступает,
Козел пасется, ничего не знает.

Весна прошла, ее уж не догнать.
Зима идет, ее не избежать.
Любовь ушла, ее уж не вернешь.
Могила ждет, ее не обойдешь.

Я в колыбели, спой мне песню,
мама.
Вот я на свадьбе, спой мне песню,
мама.
Вот я в могиле, спой мне песню,
мама.
Меня забыли. Спой мне песню,
мама.

Смеются люди, если им смешно,
А если горе, сразу слезы брызнут.
Зурна играет, ей ведь все равно:
На свадьбе ли играть, или на тризне.

Меняются правители, вожди,
Как летом облака или дожди.
И только мной всю жизнь, не зная смены,
Любовь и песня правят неизменно.

Мне кубок жизни щедро был вручен.
Я пью его и мыслью удручен:
Пить этот кубок надо до седин,
Потише пей, ведь кубок-то один.

Любишь покой — коня не седлай,
Любишь покой — любовь прогони,
Сиднем сиди и тихонько считай
Годы и дни, годы и дни.

Смотри — там очередь за водкой, за вином,
За квасом, за бензином, молоком.
И только кровь течет безвинно,
Она дешевле кваса и бензина.

Дворец Букингемский.
Стою под окном.
Там спит королева, не зная о том,
Какие в Аварии люди живут,
Какие в Аварии песни поют.

Всю жизнь горел в огне моей любви.
Огонь, меня сжигающий — в крови.
Бояться ль мне теперь огня в аду,
Куда, всего скорее, попаду?

В родной аул дорога привела,
Не спрашиваю, как идут дела.
Надгробья грязью обросли и мохом,
А если так, живется людям плохо.

Я образ твой стихами создавал,
Я образ твой словами рисовал,
Но в сердце брал я милые черты —
И оказалась непохожей ты.

Сюда хаджи свои сердца несут,
Молитвами наполненный сосуд.
Я в Мекке был. Молитв не воссылал,
Твое лишь имя я пролепетал.

Мне казалось: за обвалом обвал в горах.
Наказанье нам шлет всемогущий Аллах.
Но стояли все горы, молчанье храня.
А обвалы гремели в душе у меня.

Коль песня в оковах,
так сам я на воле.
А песня свободна,
так я подневолен.
Живу я, надежды своей не тая,
Чтоб были свободны и песня, и я.

Любишь покой — коня не седлай,
Любишь покой — любовь прогони,
Сиднем сиди и тихонько считай
Годы и дни, годы и дни.

Соседей более ворчливых в мире нет,
Все ссоримся мы — я и Магомед.
Таких соседей добрых в мире нет,
Живем в согласье — я и Магомед.

Альтернативы все, альтернативы.
Все надо выбирать да выбирать.
У Дагестана нет альтернативы:
Он мне отец, и колыбель, и мать.

Крестьянину про Кремль я рассказал,
Дворцы и залы — все я описал.
В тупик меня поставил мой земляк:
— А есть ли у тебя в Кремле кунак?

Я все же не скажу,
что с колыбели плох,
Плохим я постепенно в жизни стал.
Я все же не скажу,
что с колыбели добр,
Я добрым постепенно в жизни стал.

Все говорят сегодня про аренду,
Лишь я один растерянно стою:
Отдайте мне, отдайте мне в аренду
Любовь мою и молодость мою!

– Деревья, обдуваемы ветрами,
Вам нет покоя, как и мне, ночами.
– Мы там, где жизнь. Мы жизни учим тех,
Кто видит в ней безветрье для утех.

Пусть тысячи придут ко мне врачей,
Свою болезнь им не могу доверить,
Поскольку неземной любви моей
Температуру нечем им измерить.

Спасибо люльке, что меня легко качала,
Спасибо очагу, что дух мой согревал.
Очаг и колыбель – начал земных начало.
Несчастен, кто о них порою забывал.

Встань, человек, и глянь: подобного тебе
На кладбище несут по высохшей тропе.
Твоих тропинок в нем зигзаги и сплетенья,
В нем весен зов твоих, ушедших в мрак забвенья.

Могу о многом рассказать,
Но слушающих узок круг.
И ныне, больно признавать,
В любовь не верит даже друг.

Жестоко наше время в гулком гоне:
По тюрьмам тащут правду, ложь на троне.
Те, кто носил погоны золотые,
Лежат в могилах, будто рядовые.

Как бы ни смеялись в театре иль в кино,
В жизни люди плачут – иного не дано.
После свадьбы шумной мелодия с огнем
Слышится иначе в кружении земном.

Когда обрел я друга в час ненастья,
Слились два сердца воедино вдруг.
Теперь разбилось сердце вмиг на части
От вести горькой, что солгал мне друг.

Послушать если матерей планеты,
Все дочери Джокондами бы были.
Хвалили если б всех подряд поэтов,
Мы Пушкина давно бы позабыли.

Если даже недруга родителям невольно
Скажешь слово грубое, то ты не человек.
Если даже недруга детей обидишь больно,
То ты жалкий трус, тебе безродным быть вовек.

За годы беспокойные свои
От многих я лишь горя повидал.
И если б не был я певцом любви,
Я бы нещадно с ними воевал.

О мир и время, думая о вас,
Я то грущу, то злюсь в тиши подчас.
О сколько вместе путей-дорог прошли мы,
Понять друг друга так и не смогли мы.

Как много нынче судей, прокуроров,
Сомнительных, жестоких приговоров…
Подумайте, нужны ли адвокаты,
Когда мы все пред Богом виноваты?!

Аульский годекан под сенью гор.
Беседуют степенно старики.
Всю жизнь я б этот слушал разговор,
Всей митинговой своре вопреки.

Делю печаль с морскими я волнами.
Две капельки, мне в глаз попав, сказали:
«Нет разницы меж нами и слезами,
Одной и той же мы итог печали».

О Боже, жребий мой в стране родной таков,
Что совесть мучает, мне жизнь совсем губя:
Я правду говорить земных боюсь божков,
А кривду говорить – о, как страшусь тебя!

Поговори с людьми, Аллах,
Об их делах, земных делах.
Их зависть, злобу погаси
И жизни смысл – любовь – спаси!

Идет стрельба ночами. На кого-то
Идет ужели, как в лесу, охота?
Иль час настал расплаты за грехи?..
И вновь мои изранены стихи.

О сколько у меня грехов, Аллах?!
За них, должно быть, мне гореть в аду.
Но все ж не ты ль мой убиваешь страх
Надеждой тихой, что в рай попаду.

Зачем же не родился я глухим,
Чтобы не слышать грубых, глупых слов?
Зачем же не родился я слепым,
Чтобы не видеть деспотов-ослов?

Теперь, когда я стар, и слабо зренье,
Лишь ты одна дана мне в утешенье.
Ты мой очаг, ты мой весенний свет,
Моя надежда, мой последний след.

Час жизни прежде был зимы длинней,
Теперь зима, как час, короткой стала…
Мои года уходят все быстрей,
Согнулась старость над клюкой устало.

Спрашивать поэтов впору:
Кто же вы для государства?
Барабанщики? Танцоры?
Иль больные без лекарства?

Кому смеяться больше доводилось –
Мужчинам или женщинам – на свете?
Но плакать больше в мире приходилось
Лишь женщинам – мужчинам быть в ответе.

– Почему так много фраз? – Потому что нет порядка.
– Почему так много краж? – Потому что нет порядка.
– Почему же смерть везде? – Потому что нет порядка.
– Почему ж любовь в узде? – Потому что нет порядка.

Час жизни прежде был зимы длинней,
Теперь зима, как час, короткой стала…
Мои года уходят все быстрей,
Согнулась старость над клюкой устало.

Не просила подождать моя любовь,
Неожиданно пришла сама, как новь.
Песня тоже не просила: «Подожди!»
Родилась она сама в моей груди!

«Куда идти? К кому зайти?»
Блуждало счастие в пути…
Но всюду глупых посещало,
А мудрыми пренебрегало.

Мечтать мне было нипочем,
Подвластен жизни был при этом:
Пришла болезнь – я стал врачом,
Пришла любовь – я стал поэтом.

Все, что я б хотел от всей души воспеть,
Ты воспел, Махмуд. Никак мне не успеть.
Все ты совершил, что я б свершить хотел…
Путь мой в Игали – свой завершить удел.