– Элегия – сестра Сонета,
Как ты попала на Кавказ?
– Сюда опального корнета
Сопровождать,
я помню это,
Был с неба отдан мне приказ.
А родилася я в Элладе,
Где женолюбец Каллимах
Меня, своей печали ради,
У всех оставил на устах.
Я у Овидия гостила,
И вдаль летела из гостей,
И откровению служила
В честь обнажавшегося пыла,
В честь обнажавшихся страстей.
– А какова твоя примета?
Отличье в чем заключено?
– Про то у Пушкина и Фета
Ты мог бы выяснить давно.
– По-современному одета,
Где кряжи высятся в снегу,
Ты в доме горского поэта,
Элегия – сестра Сонета,
Присядь поближе к очагу!

Нам летописцы говорят
На арамейском и латыни,
Что миллионы лет назад
Был лик земли такой, как ныне.
И красовались города,
И высока была ученость,
И вольный стих являл тогда
Изысканность и утонченность.
Но злая воля верх взяла
Во славу дьявольской химеры,
И мир засыпала зола,
И вышел призрак из пещеры.
Нерукотворным стал огонь,
Но кто-то камень поднял снова,
И где-то пробудилась сонь,
Прошли века. Возникло Слово.
Скользит рассвет по стопам книг,
И ты, счастливая, проснулась,
О том не зная в этот миг,
Что злая воля усмехнулась.

Ты шептала не раз мне, моя дорогая:
«Береги себя, милый!» – но разве слуга я
Не тебе, а себе
С незакатного дня?
Разве в стужу могу я отдаться теплыни,
Если ты замерзаешь и в горским камине
Пред тобой в эту пору
Не видно огня?
Я далек от расчетливой жизненной прозы,
Потому подношу тебе красные розы,
Руки до крови вновь
О шипы исколов.
И любовную песнь, как молитву, слагая,
Не таю своей радости я, дорогая,
Не скрывая при этом
И горестных слов.
Тот мужчина не может мужчиной считаться,
Кто покою и неге готов предаваться
И подобен весь век
Шерстяному копью.
Подношу я любви тебе полную чару,
Будем пить эту чару с тобою на пару,
Выпей сладость ее,
А я горечь допью.
Ты мне шепчешь в тревоге: «Храни себя, милый!»
Но мужчине хранить себя – жребий постылый.
Непокою мужи
До кончины верны.
И любовь – первозданное чудо природы
Я храню бережливей, чем в юные годы,
Как во дни непогоды –
Огонь чабаны.

Нагорьем плеч не похваляйся, милый,
Легко согнув подкову, словно бровь,
Быка природа наделила силой,
А человека мужеством любовь.
И если вновь беру перо с рассвета
И с кунаком гуляю по ночам,
Клянусь: в подлунном царствии за это
Обязан я любви, а не врачам.
Любовь не петушиная забава,
Она нас поднимает в высоту.
Нам горек хлеб, когда уходит слава,
Любовь изменит – жить невмоготу.
Не все готовы к роковому часу,
Но я хотел бы умереть тогда,
Когда допью любви земную чашу,
Что мне поднес незримый тамада.

Пели ручьи, словно струны звеня:
– Белая ночь лучше черного дня.
В небе гора на вечерней заре
Тихо сказала дочерней горе:
– Камень в стене, неказистый на вид,
Лучше кладбищенских мраморных плит.
А виночерпий в сердечном пылу,
Помню, изрек, как пророк, на пиру:
– Красным вином лучше скатерть залить,
Нежели кровью снега обагрить.
И произнес виночерпию в лад,
Шрамом увенчанный, бывший солдат:
– В мире вернее, чем посвист свинца,
Слово любви покоряло сердца.
Женщину лучше весь век обнимать,
Нежели сабли сжимать рукоять.
Женщина пусть, а не в поле метель
Брачную стелет солдату постель.
И обронила невеста слова
Там, где густая примята трава:
– Лучше пусть будет нагорье седым,
Лучше пусть будет жених молодым,

Наверно, такой мой удел,
И впредь не желаю другого.
О чем бы я песню ни пел,
Твой голос мне слышится снова.
И в отгласах отчей земли,
И в каждом звучании зова
Повсюду вблизи и вдали
Твой голос мне слышится снова.
Когда я о звездах пишу
Иль, в чье-нибудь вещее слово
Проникнув, почти не дышу,
Твой образ мне видится снова.
Когда очарован мой взор
Обличием края родного,
Не зря в окружении гор
Твой образ мне видится снова.

У подножья земной высоты,
То, о чем лишь подумала ты,
Было искренней слов, что изрек
Я, как грешник, от неба далек.
Оказалось прекрасным все то,
Что не ставилось мной ни во что,
Но давно, как одно из чудес,
Возносилось тобой до небес.
Пред молитвой твоей мой зарок,
Как пред истинным словом клинок,
Оказался слабее, увы,
С появленьем осенней листвы.
Оказалось: твой шепот, что тих,
Значил больше, чем громкий мой стих.
Это понял я нынче, когда
Горных круч поседела гряда.

Над каспийскою водой
Жил поэт, как я, седой.
Знаменит был мой сосед,
Мчал его лихой скакун.
Имя мать дала – Самед,
Сам себя назвал – Вургун .
И, «Влюбленным» назовясь,
Славя жизнь, держал с ней связь,
И не зря сто раз на дню
Приобщал слова к огню.
А когда он умирал
В закавказской стороне,
Быть влюбленным завещал
До скончанья века мне.

«Вы, годы мои, годы,
Зеленые луга.
Вы, годы мои, – горы,
А на горах снега.
Вы, думы мои, думы,
Где ладите судьбу?»
«Зажгли свою звезду мы
У времени во лбу!»
«А песни мои, где вы?»
«В том сам ты виноват,
Что там мы, где напевы
Любовные звучат».
«Вы, годы мои, годы,
В разливах берега.
Вы, годы мои, – горы,
А на горах снега.
Испивший полной чашей
И радостей, и бед,
Пред мельницею вашей,
Как мельник, стал я сед…
А девушкам, как прежде,
По восемнадцать лет».

Что ты плачешь, как девочка малая?
Кто обидел тебя, не пойму?
На лице молодом небывалая
Появилась печаль почему?
И глаза затуманилась искренне,
Не грусти, отклубится туман.
В мире время считается искони
Исцелителем, лекарем ран.
Возвратиться весна к нам обязана,
Зацветет у дороги платан.
Утоленье печали, как сказано,
Слезы высушит, выпрямит стан.
Снова радость проявит старание,
И душа запоет, как родник,
И любовью подсвечен, как ранее,
Озарится прекрасный твой лик.

В моей груди костер
Еще горит доселе,
Горит наперекор
Клубящейся метели.
Он, снега посреди,
Еще далек заката –
Костер в моей груди,
Что ты зажгла когда-то.
Ни зелени ветвей,
Ни вешнего напева
Еще в душе моей
Не растеряло древо.
Любимая, оно
Все дышит ворожбою,
В душе моей давно
Взращенное тобою.
С тех пор, как я влюблен,
Не знаю, данник века,
В которой из сторон
Стоит святая Мекка.
И льнуть моя мольба
К той из сторон готова,
В которой, как судьба,
Ты явишься мне снова.

Отделил подоблачный хребет
Южную от Северной Осетии.
Так разлука в нынешнем столетии
Нам преграды строила, мой свет.
Ты грустила в южной стороне,
О тебе я тосковал на севере,
А над нами тучи слезы сеяли
И кричали птицы в вышине.
Чутко скалы из конца в конец
Крикам птиц и нашим вздохам вторили.
В темном небе багровели зори ли
Или раны наших двух сердец?
Кто в любви терпеньем обладал,
Совладал с душевною тревогою?
Письма через белый перевал
Шли к тебе неторною дорогою.
Могут реки друг от друга течь,
Не стремясь к взаимному слиянию,
А в любви мы, алчные до встреч,
От свиданья тянемся к свиданию.
Милая, час встречи назови,
Пусть утесы встали над провалами,
Древняя наука о любви
Учит нас не отступать пред скалами.
Прорубили мы в горе тоннель,
И любовь, вовек неутолимая,
Словно Дагестан, неразделимая,
Удивила множество земель.

– Путник, помнишь ли отца?
– Иль похож я на глупца?
Белым днем и под луной
Мой отец всегда со мной.
– Молодец, коль связь времен
Держишь, честью наделен.
Отличив от правды ложь,
Ты в пути не пропадешь!
– Путник, помнишь ли ты мать?
– Грех ее позабывать.
Белым днем и под луной
Всякий час она со мной.
– Если мать с тобою, ты
Преисполнен доброты.
И готов вину простить,
Зла на сердце не таить.
– Путник, есть ли (глянь вокруг)
У тебя надежный друг?
– Белым днем и под луной
Верный друг всегда со мной.
– Впрямь, завидная чета:
Два меча и два щита!
– Путник, сердце мне яви,
Может, нету в нем любви?
– Белым днем и под луной
Всякий час она со мной.
– Дорог, путник, вижу сам,
Ты земле и небесам!

– В путь, Любовь, ты вышла снова!
– Выходить мне в путь не ново!
– Задержись! – А для чего?
Чтобы вспомнить все, что было
С преисполненными пыла!
– Лет не хватит для того!
– Задержись, Любовь, в дороге
У свиданья на пороге!
– А какой мне в этом прок?
– Приглядися к подопечным,
Вдунь в одних ты пламень вечный,
А в других – огонь на срок!
Вознося нас и любя,
Глянь, Любовь, вокруг себя!
– Для чего, поведай, друг?
– Ты увидишь, сколько взоров
Льнут к тебе с земных просторов,
Страсть в одних, в других испуг.
А теперь в дорогу! С богом!
Торопись по всем дорогам.
Через долы и хребты,
Чтоб вовеки не пустели
В мире брачные постели
И всегда царила ты!

– Кто мерцал весь век печальным светом? –
Я спросил.
И было мне ответом:
– Молодость, не знавшая любви.
– Что ее печальней в мире этом? –
Я спросил.
И было мне ответом:
– Юности не знавшая Любовь.
– А кому завидовать мы вправе? –
Я спросил.
– Во славу дивной яви,
Смолоду влюбленным, – был ответ.
– А чему ж завидовать тем боле? –
Я спросил
Людей завидной доли.
– До седин влюбленным, – был ответ.
Я достиг от зависти свободы,
Потому что, вольный сын вершин,
Смолоду влюблялся я все годы
И таким остался до седин.

Где вершина прильнула к вершинам,
Знал я с детства:
примета к добру,
Если женщина с полным кувшином
Повстречала меня поутру.
И, ступая навстречу годинам,
Перед жизнью любви не тая,
Горской женщине с полным кувшином
Поклоняюсь молитвенно я.
Вижу небо с рассветным кармином,
На тропе облака, а не пыль.
Повстречалася с полным кувшином
На заре моей жизни не ты ль?
И весь век мой,
смеюсь или плачу,
Я тебе поклоняюсь при всех:
Это ты принесла мне удачу,
Это ты принесла мне успех.

Разлука не беда,
покуда есть
У нас с тобой надежда на свиданье.
И впредь мосты над бездной в нашу честь
Возводит пусть благое упованье.
Всем сердцем рвусь к тебе издалека,
Стихиям разыгравшимся перечу.
Над пропастью по лезвию клинка
Готов пройти,
назначь мне только встречу.
Назначь, назначь!
Я время задержу.
Назначь, назначь!
Утихомирю грозы.
Сопернику стреляться предложу
И на снегу цвести заставлю розы.
Но если разлюблю, оплачь меня
В числе погибших, чьи затмились очи.
С любимой ночь бывает ярче дня,
А с нелюбимой день чернее ночи.

– Где лучшие дни своей жизни провел
Ты, вдаль улетавший за три океана?
– Ах, лучшие дни своей жизни провел
Я в горском селенье вблизи годекана.
Здесь женщина, помню, любила меня,
В которой никто не нашел бы изъяна.
Любовь ликовала, как пляска огня
На камне очажном вблизи годекана.
Спросил меня кто-то в опаловой мгле:
– Когда ты, душой породнившийся с веком,
На этой вертящейся грешной земле
Несчастным себя ощутил человеком?
– Когда я от женщины был без ума,
Которая мне «не люблю» говорила,
И веяла холодом, словно зима,
И небом закатным меня одарила.
– Скажи нам, кавказец, объехавший свет;
Ужель без любви не заманчивей ныне
Мужчине прокладывать к женщине след
И женщине, как равноправной, к мужчине?
– Любви поклоняясь во все времена,
Безумствовать будем, сгорая от страсти.
И если вдруг завтра исчезнет она,
Пусть сердце мое разорвется на части.

Для птиц летать – потреба,
И крылья им даны,
А мы взлетаем в небо,
Когда лишь влюблены.
И рдеют над снегами
Альпийские луга,
И сходятся пред нами
Речные берега.
Ценю очажный камень,
Где пламень посреди,
Но мне дороже пламень,
Бушующий в груди.
Святую цену знаю
Сердечному огню.
Былое почитаю,
Грядущее храню.
Пусть прошлое при деле
Советы подает,
А рядом в колыбели
Грядущее плывет.
И я, не чуждый веку,
Земной любви слуга,
Храню ее, как реку
Крутые берега.
И, совершая благо,
Уже немало лет
Любовь, как землю влага,
Хранит меня в ответ.
Она не убывает,
Ее извечен час.
Любовь и убивает,
И воскрешает нас.

– Кто, Любовь, друзья твои, с которыми
Ты на всех материках пяти,
Проходя подлунными просторами,
Разделяешь тяготы в пути?
– Совесть неподкупная и мужество,
Честь и Верность, кто, как не они,
Разделяют, проявляя дружество,
Тяготы со мною искони.
– Кто, Любовь, враги твои извечные?
– Босиком иду я, но взгляни,
Кто же, как не люди бессердечные,
Мне бросают терни под ступни.
Перейти, куда я ни наведаюсь,
Путь спешат мне всякою порой
Две злодейки: имя первой – Ненависть,
И Коварство – прозвище другой.
Но мерцают оттого счастливые
Звезды у меня в очах земных,
Что повсюду я неисчислимые
Вижу сонмы подданных моих.

Пред тем, как имя тебе дать,
Еще лежавшей в колыбели,
Вдвоем твои отец и мать
На небо звездное глядели.
Всю ночь им было не до сна,
Они часов не наблюдали
И звезд мерцавших имена
Не торопясь перебирали.
И, предрекая мой удел,
В горах, где небу нету края,
В раздумье на огонь глядел
Отец, мне имя избирая.
Я имя волею отца
Обрел у звездного предела,
Посланца, вестника, гонца
Оно значение имело.
И вновь к тебе,
хоть не юнец,
Лечу,
безумцев всех ровесник,
Как сердца собственного вестник.
Его посланец и гонец.

Был я ранен любовью не раз и не два,
И нашивки, быть может, имею права
Я носить,
Как простреленный в схватках солдат.
Если места не хватит для них на груди,
Не суди меня строго, Кавказ, на суди,
В том повинна любовь,
А не я виноват.
За геройство солдатам дают ордена,
И не может из женщин сказать ни одна,
Что робел я в любви,
Что брал клятвы назад.
Если б стали давать за любовь ордена,
Как дают за отвагу во все времена,
Не хватило бы неба
Для этих наград.

За здравье кубки красного вина
Пьют на пирах, как принято, до дна.
Но для чего здоровье бычье,
если
Вас женщина не любит ни одна.
Вновь за любовь, она того достойна,
Я выпью, как в былые времена.
Не зря свободу выше всех других
Сокровищ превозносим дорогих,
Но я любви невольник,
мне дороже
Бывать в плену у женщин молодых.
Да здравствует прекрасная неволя,
Мой ад и рай, где нету часовых.
Желали долголетья мне не раз,
Каким дарит сынов своих Кавказ,
Но для чего мне долголетье,
если
Исчезну я со дна любимых глаз?
И, может, жизнь отдам я за один лишь
Подаренный мне женщиною час.

– На базарах восточных, Весы,
Что от века ложится на ваши,
Меж собой,
как две капли росы,
Равночуткие, схожие чаши?
– У цены мои чаши в плену,
И случалось, по воле кумира
Страсть ложилась на чашу одну,
На другую ложилось полмира.
– Кто же дал вам подобную власть?
Ваши чаши и вправду зловещи.
– Поражает высокая страсть
Иногда драгоценные вещи.
– Не певец, не хулитель я ваш
И взываю, не пряча упрека,
Страсть немедля убрать с ваших чаш
На хваленых базарах Востока.
– Ну, а ты, Стародавний Аршин,
Что опять отмеряешь с рассвета?
– Я во славу богатых мужчин
Для любви отмеряю тенета.
– Будь неладен твой платный удел,
Ведь в продажной любви мало прока.
Лучше быть бы тебе не у дел
На хваленых базарах Востока.

«Есть ли жизнь на Луне или нету?» –
Разве спор этот был не вчера?
И какому на свете поэту
Лунный свет не лелеял пера?
И любви летописец подробный –
Не Махмуд ли прославленный сам
Луноликой и луноподобной
Величал в своих песнях Марьям?
И в селеньях кавказских нагорий
Одержимые страстью земной
Все герои любовных историй
Чем-то связаны были с Луной.
Оказалось, что эта планета,
Светоч ночи, красотка Луна,
Не тая отраженного света,
Всякой жизни совсем лишена.
Пылких слов оказавшись владыкой,
Совращая к влюбленности люд,
Ах, зачем ты Марьям луноликой
Называл в своих песнях, Махмуд?

Там, где ущелье исполнено гула,
Белой играет волной,
Волгой мне кажется речка аула,
Если ты рядом со мной.
Птичье гнездовье над отческим домом,
Венчанное вышиной,
Мне представляется аэродромом,
Если ты рядом со мной.
И на Кавказе, завидно воспетом,
В тучах на грани земной
Вправе себя называть я поэтом,
Если ты рядом со мной.
И поднимаю снегов полукружья,
Словно крыла за спиной,
В логово барса вхожу без оружья,
Если ты рядом со мной.

Того, кто в грудь вложил небесный порох,
Благодарю за чудное добро,
И тем спасибо, милостью которых
Имею я бумагу и перо.
Слагали люди вымыслы умело,
И волей их всю землю был готов
Несть бык один... Твори, как мастер, дело,
Не поучая прочих мастеров.
И сказано в заветах было старых
Еще при достопамятной поре:
Пусть гончары рождаются в Балхарах,
А циркачи рождаются в Цовкре.
Довольствуюсь лишь собственным наделом,
Где я судить способен, как знаток,
А речь держать пред незнакомым делом,
Что шерстяной просверливать клубок.

Кавказец из-за женщины красивой,
Как слышал я в ауле Игали,
В седло садился
и, склонясь над гривой,
Сломя башку скакал на край земли.
Случалось, государь властолюбивый
Вдруг потрясал стоустую молву,
Когда в мольбе пред женщиной красивой
Склонял, как раб, покорную главу.
И ты ответь,
читатель мой правдивый,
В любви отвага – это ль не талант?
И ехал из-за женщины красивой
Стреляться, как на праздник, дуэлянт.
И молодой испанец под оливой
Сегодня возле дома одного
Поет в ночи о женщине красивой,
Как дед и прадед пели до него.
Зеленый луг.
Река с прибрежной ивой,
Оплечьем блещут царственно шмели.
И космонавт о женщине красивой
Вздыхает вновь в космической дали.
И сам я,
то несчастный, то счастливый,
Когда душа всесильна и слаба,
Пишу стихи о женщине красивой,
Как предопределила мне судьба.
Нет, в небесах решили не случайно,
Чтоб с женских лиц вовеки лился свет.
И для меня давно открылась тайна,
Что некрасивых женщин в мире нет.

Давным-давно когда-то
Изречены слова:
«Любовь подслеповата,
Как белым днем сова».
Тех слов не потому ли
Кровавится крыло,
Что в каменном ауле
Не всем в любви везло.
В людские судьбы вторглась
Любовь, себе верна,
Не зря соколья зоркость
Ее очам дана.
Пройдет по скальной грани,
Над бездною морей,
Чтоб разыскать в тумане
Того, кто дорог ей.
И, молодых пугая,
Молва твердит подчас,
Что, на ухо тугая,
Любовь не слышит нас.
Нет, слух любви возвышен,
И чуток, и остер,
И каждый вздох ей слышен
За дымной цепью гор.
Где нет влюбленным счета
И льнет к тропе тропа,
Сказал однажды кто-то:
«Любовь всегда глупа».
Но голос с перевала
Донесся сквозь года:
«Безумной я бывала,
Но глупой никогда!»

Посреди больничных стен
Все искусный лекарь может,
Молодое сердце вложит
Сердцу старому взамен.
Пусть останется, как рана,
Сердце старое со мной,
Я храню в нем постоянно
Образ женщины одной.
Не хочу, чтобы другое
Сердце мне вложили в грудь
И сказали:
«Дорогое
Имя женщины забудь».
Ведь могло бы с сердцем новым
И надеждою благой
Стать моей мольбой и зовом
Имя женщины другой.
И, хоть знаю жизни цену,
Совершить в своей груди
Сердцу старому измену
Бог меня не приведи!

Любви заслуг не перечесть,
Давай в ее земную честь
С тобой протянем руки
К друг другу возле звезд,
Над бездною разлуки
Построим в небе мост.
Давай любви почтим чутье,
И пусть предскажут в честь нее
Влюбленным гороскопы
Над каждой стороной,
Что будут век их тропы
Сходиться под луной.
Сойдется пусть тропа с тропой,
Давай мы в честь любви с тобой
И в наши будем лета
Достойны молодых,
Ромео и Джульетта
Не раз воскреснут в них.
Где рвется к берегу прибой,
Давай мы в честь любви с тобой
Такой раздуем пламень
Под облаком ночным,
Что воском станет камень,
А дикий барс – ручным.

– Какая всех выше из гор
Известна подлунным пределам?
– Такою была до сих пор
Гора между словом и делом!
И ведомо миру одно:
Незримо представшую взору,
Не каждому в жизни дано
Преодолеть эту гору.
Мучительно пламя стыда,
И, смерть предпочтивший позору,
Пусть лучше погибну, когда
Я взять не смогу эту гору.
– Какую из множества рек,
Что кажется прочих не шире,
Не в силах порой человек
Преодолеть в этом мире?
От берега Чаянья вплавь
Нам в жизни кидаться знакомо,
Но берег по имени Явь
Стать может чертой окоема.
Молю: позови и покличь,
А разочаруюсь – утешь ты,
Чтоб берега Счастья достичь,
Я не оставлял бы надежды.

Дмитрий Гулиа,
верною дружбой влеком,
Был кавказским отца моего кунаком.
Создал «Азбуку» он для абхазцев,
когда
Долг поэта познал в молодые года.
И стихи сочинял он –
отцовский кунак,
И небесный на них отпечатался знак.
Начинались с «Азбуки» тропы письма,
Чтоб потом, как вершины, стояли тома.
И когда побелела его голова,
Золотая о нем не старела молва.
До того, как покинуть подлунный предел,
О любви лебединую песню он спел.
Неспроста, где клубятся в дверях облака,
Вспоминаю отцовского я кунака.
Говорила любовь мне не раз на веку:
– Приобщи молодых к моему языку.
Ты, создав для них азбуку,
в ней озари
Слово каждое страстью моей изнутри,
Чтобы сватали парни аульских невест,
Колыбельные песни звучали окрест.

Самонадеянная речь
Беспечностью чревата,
Поклялся радость я беречь
В твоих очах когда-то.
Ты рассмеялась мне в лицо:
– Померкнет красное словцо,
И над былым,
тверезы,
Еще прольются слезы.
То снег кружился,
то листва
Звала в свои объятья,
И клятвы собственной слова
Боялся вспоминать я.
Остановить прекрасный миг,
Который некогда постиг,
Мне не хватило мочи,
И сам потупил очи.
И не однажды с тех времен,
Забывчиво влюбленный,
В твоих слезах был отражен
Коленопреклоненный.

1978 год
Не для внешнего блеска
В царстве суши и вод
Был объявлен ЮНЕСКО
Годом женщины год.
Неизменна природа
Всех торжественных мест,
И в течение года
Славил женщину свет.
Непредписанных правил
Я держась, как поэт,
В жизни женщину славил
С молодых моих лет.
Для меня ее слово,
Мановение глаз,
Словно для рядового
Высочайший приказ.
И поныне, где прозы
Молод древний роман,
Для меня ее слезы
Горше собственных ран.
Поклоненье – не мода,
И не скрою того,
Что одно год от года
Славлю я божество.
В нем сквозь дали земные
Благодарно привык
Видеть образ жены я,
Видеть матери лик.
Год любой,
да пребудет
Он в пределах времен,
Годом женщины будет
Мною провозглашен.

Португалец предавних времен,
Мореплаватель Васко да Гама,
Не открыл ты,
и в этом вся драма,
Для любви ни одной из сторон.
Пусть походы твои знамениты,
Где сжимал ты меч в правой руке,
Но для истины разве открыты
Были земли тобой вдалеке?
Знай,
прослывший для храбрых примером
Открыватель далекой нови,
Что, быть может, я миссионером
В мир явился – глашатай любви.
Пел я девушек горских селений,
Был заступником тварей земных,
Ни пред кем не склонявший коленей,
Преклонял перед женщиной их.
Не стереть, как наскального шрама,
В нашей памяти славы твоей,
Мореплаватель Васко да Гама,
Предводитель лихих кораблей.
Но походам во имя захватов
Суждено было временем пасть,
И в стихах дагестанец Гамзатов –
Я любви проповедовал власть.

Во времена минувших лет,
Об этом всем известно,
Был на любовь в горах запрет
Наложен повсеместно.
А все ж порой у родника,
Где стих гулял бродячий,
Сразить лихого ездока
Мог из-под черного платка
Девичий взгляд горячий.
И ведал каждый, песням вняв,
В кругу честного люда,
В кого влюблен Эльдарилав
И кто пленил Махмуда.
Где в небесах Кавказ приник
К мерцающему рою,
Любовь, чей свет в стихи проник,
Давно не прячет ясный лик
Под черною чадрою.
Безликих женщин в мире нет,
Но не найти ответа,
В кого влюблен иной поэт,
Кто та, что им воспета?

Когда красавица в цвету,
Она,
как сказано в законе,
Должна налог за красоту
Платить на острове Цейлоне,.
Случись ввести такой налог
У нас в горах,
клянусь, что смело
В любую б дверь стучаться б смог
Проворный агент финотдела.
Кубинок знойные черты
Я позабыть смогу едва ли,
Раз королеву красоты
При мне на Кубе избирали.
А в Дагестане тишину
Навек бы споры оглушили,
Когда б красавицу одну
Вдруг предпочесть другим решили.

С тех юных лет, как сам влюблен,
Всегда лиловый слышу звон.
Я колокольчика в горах.
От века женщины добры,
И с молодой своей поры
Не за себя мне ведом страх.
Все повторяется с азов,
И вновь звучит медовый зов:
«Иди ко мне, любимый мой»,
А свет, не ведая конца,
Течет, как с женского лица,
Во имя вечности самой.
Любовь не старится,
она,
Как встарь и в наши времена,
Владычит в отческих местах,
И неспроста Хафиза стих
У персиянок молодых
Живет поныне на устах.
– Назначь свиданье мне,
назначь,
И не коня пущу я вскачь,
А в небе обогнавший звук,
К твоим ногам я прилечу,
В объятья снова залучу,
Встреч не бывает без разлук.
Как повелось среди мужчин,
Кавказа сын – я у вершин
Учился быть самим собой
И, славя вешние грома,
Сходил по женщинам с ума
Во имя вечности самой.
Перед любовью растаяла даль,
Сизый туман не клубится вдоль троп,
И предстает мне былая печаль,
Словно ночная звезда в телескоп,
Знает сгоравший в блаженном огне:
День иногда превращается в год.
Словно в бинокль перевернутый, мне
Радость недавняя вдруг предстает.
Месяц ли в темных плывет небесах
Или зарю разжигает рассвет,
Стрелок медлителен ход на часах,
Если со мною возлюбленной нет.
Снова ли совы проснулись в лесах,
Грянуло ль время заботы дневной,
Стрелок стремителен бег на часах,
Если любимая рядом со мной.

Если я тебя попрекну,
Ты прости мне эту вину,
А когда попрекнешь меня ты,
Не отвергну твоей правоты.
Если лягут меж нами снега
Много выше, чем в поле стога,
Я раскаюсь за то, что стеной
Холод встал меж тобою и мной.
Если скажешь:
«Прощай и забудь!»
Я взмолюсь, преграждая твой путь:
«Дай мне срок, все грехи искуплю,
Видит бог, как тебя я люблю».
Если сам вдруг решу, что пора
Разойтись нам во имя добра,
О твоей не обмолвлюсь вине,
Будет грех этот только на мне.
Как случилось, ответь,
отчего
Твое слово верней моего?
И последним оно за тобой
Впредь останется, как за судьбой.

– Прощай, – твердит досада, –
Покину не скорбя,
Ни меда мне, ни яда
Не надо от тебя!
Но отозвалось сердце
В заветной глубине:
– Куда ты сможешь деться,
Покуда я в огне?
– Забуду все, что было,
Уйду вольней молвы.
Но сердце возразило:
– Твой бунт от головы.
Как, милый друг, ни сетуй,
Уйти как ни клянись,
Ты с женщиною этой
Не сможешь разойтись.
А голова считала
Опять ее грехи
И гневно призывала:
– Сожги о ней стихи!
Сожги, сожги! Но слово
Прорвалось из груди:
– Сожжешь – напишешь снова,
Храбриться погоди!
Как, милый друг, ни сетуй,
Уйти как ни клянись,
Ты с женщиною этой
Не сможешь разойтись.
– На стремя опереться
Легко в обиде мне.
– Куда ты сможешь деться,
Покуда я в огне?

Когда я, грешный, смерть приемлю,
То волей преданных мужчин
Пусть буду в отческую землю
Положен около вершин.
Огромен мир, и в нем при жизни
Друзьями был не беден я.
Меня помянут пусть на тризне
Разноплеменные друзья.
И каждый: с юга иль востока.
И прочей стороны иной –
К моей могиле издалека
Горсть привезет земли родной.
И пусть союз друзей единый,
Владыча так же, как досель,
Мою могилу под вершиной
Почтит смешением земель.
А женщины, что мною были
Воспеты возле облаков,
Омоют камень на могиле
Водой из отчих родников.
И принесут с собою тучи
Мне, как привет из дальних стран,
И сонмы капель, что летучи,
И молний дружеский колчан.
И, может, к будущим напевам
Сквозь надмогильную плиту
Я не пирамидальным древом
Пробьюсь у жизни на счету.

Космонавты мои, вам с орбиты,
Там, где высь, словно порох, черна,
Как озерные глуби, открыты
Океаны до самого дна.
Вы лихие, я знаю, мужчины,
Но и вам,
космонавты мои,
Не открылись земные глубины
Преисполненной таинств любви.
Доктора вы мои,
днем и ночью
На рентгене вам нынче дано
Видеть сердце людское воочью
С каждой болью его заодно.
Но при том,
доктора медицины,
Вы не в силах сквозь тайный барьер
Образ женщины в сердце мужчины
Хоть на миг увидать, например.
Как же так,
вы скажите на милость,
Может в сердце, забывшем покой,
Что легко бы в руке уместилось,
Целый мир умещаться порой?

Ревнивый мавр опять
В измене убежден,
И станет умирать
Кармен в который раз.
И хан Гирей взбешен:
В гареме у него
Сладчайшая из жен
Давно, как не верна.
И нет ни одного
Театра,
чтобы в нем
Ход действия всего
Шел волею судеб.
Опасней, чем с огнем,
Любовная игра,
И в замысле своем
Всевластен режиссер.
Но своего тавра
Слова в устах у нас,
То жизнь, а не игра,
Не на подмостках мы.
Сегодня, как вчера,
Играть самих себя,
Исполненных добра,
Судило небо нам.
Безумствуем, любя,
Пред миром с давних пор,
Самих себя губя
И утверждая вновь.
А кто наш режиссер,
Что властью наделен?
Не хворост ли в костер
Бросает он всяк час?

– Что желаешь, свет очей?
– Обними погорячей, –
Гор безмолвных посреди
Грянул отзвук в тишине.
– Слышал я, идет молва...
– Что твоя, друг, голова
На моей лежит груди, –
Отозвалось эхо мне.
Крикнул: – Любишь или нет?
– Сам узнаешь, – был ответ, –
В час, когда скажу: «Приди!»
Иль оставлю в стороне.
– Кто ты есть, скажи, мои свет?
Эхо грянуло в ответ:
– Я твоей тоски – слеза,
Твоего веселья – лик!
– Словом в песне быть я рад!
– Ты в ней – слово, я в ней – лад!
Ты – ветрило, я – гроза.
Жажда ты, а я – родник!

Пел Хафиз, в народе чтимый,
Что отдаст,
служа добру,
Он за родинку любимой
Самарканд и Бухару.
Персиянка рассмеялась:
– Если родинка в цене,
Забирай ты эту малость
Приложением ко мне.
И возлюбленным поэты
Ради их прекрасных глаз
Звезды, будто бы браслеты,
Подносили сотни раз.
– Вы нам звезды не дарите, –
Раздавался женский глас, –
Лучше в честь любви прижмите
По-земному к сердцу нас.
И в ларце не подносите
Отшлифованный алмаз,
Лучше слезы осушите,
Когда плачем из-за вас.

В жизни моей до знакомства с тобой
Радости были свои у меня.
С дня нашей встречи воочию я
Вдруг увидал незначительность их.
В жизни когда-то до встречи с тобой
Были печали свои у меня.
Мелкими стали внезапно они,
Словно в июле четыре Койсу.
Радости отрокам были под стать,
Горести мальчикам были сродни,
Но упорхнули они, как в горах,
Старшим места уступая, юнцы.
Помню, до встречи с тобой у меня
Было немало стихов о любви,
Но ни одно из них в книги свои
Я не вставлял после встречи с тобой.
Так повелось с незапамятных дней:
В роще, где птиц различаем на слух,
В мае, когда прилетит соловей,
Позабываются песни синиц.

Защиты мира комитеты есть,
Что трудятся с участием поэтов.
И всех бы не сумел я перечесть
Таких или подобных комитетов.
Мой бог земной,
молю я: призови
Меня в свои союзники заране,
И Комитет Защитников Любви
Мы создадим в нагорном Дагестане.
И станем в окружении вершин
За тем следить с тобою острооко,
Чтоб не посмел нарушить ни один
Любовного пред женщиной зарока.
Вблизи небес, где звездам нет числа,
За тем следить мы будем непреложно,
Чтоб женщина с мужчиной не могла,
Как с пламенем, играть неосторожно.
Сказал когда-то славный Навои:
«Любовь весь век бальзам подносит к ране».
Давай с тобой возглавим в Дагестане
Мы Комитет Защитников Любви.

Не потрафь, любовь, скупцу,
Не ходи его тропою,
А не то сама скупою
Прослывешь, что не к лицу.
Ненароком оплоша,
Не стели, любовь, постели
Для того,
в чьем грешном теле
Скрыта заячья душа.
Я подам тебе совет:
Расставаться пред невеждой
Со своей, любовь, одеждой
Никогда тебе не след.
И в лукавые уста
Не целуй того, чье слово
Изменить тебе готово
Или совесть не чиста.
И вовеки ты права
Сторониться, как напасти,
Тех из нас,
в ком нету страсти
И расчет – всему глава.

Земного тяготения опеку
Река осилив,
мчится на холмы,
Так потому нам кажется, что мы
Как бы опять вступаем в ту же реку.
И можем на снегу зеленый клен
Увидеть мы воочию с тобою,
Хоть загодя в году определен
Черед времен был высшею судьбою.
И соглашаться нет у нас причины
С тем, что гора не сходится с горой,
Когда сошлись назначенной порой
Два наших сердца, словно две вершины.
Когда твердить и день и ночь одно,
В устах слова поблекнут очень скоро,
Но так же, как молитве, от повтора
Словам любви тускнеть не суждено.

Знай, когда я покорю вершину
Выше той, что прежде мной взята,
Своего успеха половину
Назову твоею неспроста.
Потому что, как во все годины,
Если пламень страсти не погас,
Мы стремимся покорять вершины
Ради женщин, покоривших нас.
И огонь любовный разжигали
Мы пред миром надолго подчас
В тех стихах,
которые писали
Ради женщин, покоривших нас.
Где порой стихи подобны вехам
На пути печалей и утех,
Поделюсь всегда с тобой успехом,
Только был бы истинным успех,

– Открой, любовь, где тайные ключи,
Что в мир струят спасительную влагу?
– Навечно скорбь и радость обручи,
Постигни материнскую отвагу.
– С каких же гор, всему наперекор,
Они несут и радость, и рыданья?
– А ты припомни взор своих сестер,
Постигни глубину их состраданья.
– Как средь песков житейской суеты
Возник поток поэзии глубинной?
– А ты постигни сущность красоты
Единственной, воистину любимой.
– Скажи, любовь как струн родников
Вдруг стали океаном безграничным?
– Не надо слов – основу всех основ
Постигни – сердца женского величье.

Испытав удачи и невзгоды,
Повторяю гордо вновь и вновь:
Всех одарят сединою годы,
Мудростью избранников – любовь.
Не доклады и не чьи-то речи,
Не дороги в дальние края,
Мне открыла встреча в майский вечер
Вечный смысл земного бытия.
Скучно мне на диспутах научных.
И без них, дожив до седины,
Знаю: песни, лучшие из лучших,
Подлинной любовью рождены.
И опять, объехав полпланеты,
Говорю, волнением объят:
Песни где-то от души пропеты,
Значит, эти песни про тебя.
В годы бед, в мгновения удачи
Не нарушу давний свой обет:
Где бы и когда бы петь ни начал,
Буду петь, родная, о тебе.

– Жизнь, остановись, поговорим.
Грустью я томим: невозвратимо
Год за годом пролетают мимо,
Тают дымом горского камина
И добро, и зло, что мы творим...
– Зло года уносят, как вода,
Доброе – сметут, как листья ветер.
Но бессмертна красота на свете,
И любви остаться навсегда.
– Мир, не торопись, поговорим.
Ты неумолим, неотвратимо
Рушишь все, как гунны храмы Рима,
Чтоб покрыться пеплом Хиросим...
– Города исчезли без следа,
Все источит время, словно речка.
Но любовь всего на свете крепче,
И любви – остаться навсегда.
– Думы, нам пора, поговорим,
Выясним, что истинно, что мнимо,
Что всегда желанно, что гонимо,
Где лицо и где дешевый грим...
– Ходит в маске радости беда,
Вмиг удача горем обернется.
Но любовь любовью остается,
И любви – остаться навсегда.

Тьма густеет, как чад. Догорает очаг.
И скучая, часы за плечами
Равнодушно стучат:
– Надо спать по ночам,
Отвечай, почему ты печален?
– В нашем доме гостила порой и печаль,
Горький привкус бессонниц привычен.
Я любимой моей огорчен невзначай,
Потому и не спится мне нынче.
– Тики-так, все пустяк, – отбивая свой такт,
Равнодушно часы отвечают.
– Было так на земле и останется так:
Тех, кто любит, всегда огорчают.
Ночь темна, тишина. Но опять не до сна.
И часам отвечаю упреком:
– На устах у любимой улыбка грустна,
Я ее огорчил ненароком...
– Тики-так, все пустяк, – отбивая свой такт,
Равнодушно часы отвечают.
– Было так на земле и останется так:
Тот, кто любит, всегда огорчает.
Гасит ветер в саду за звездою звезду,
Рвет туман, словно рукопись, в клочья.
Год за годом беседу с часами веду,
Ночь за ночью, никак не закончу.

Канул мой день, будто выпал из дланей.
Розы в тумане алеют, горя.
В сумерках ранних израненной ланью
Рухнула в черные камни заря.
Вечер осенний ссутулил мне плечи:
Много сулилось, да мало сбылось.
Вспомнились, птенчик мой, первые встречи,
Жаль, что намокла от рос, как от слез.
Весны мои – перелетные стаи,
Как ни моли, исчезают вдали.
Так вот под крыльями лайнера тают
Горы и долы родимой земли.
И далеки, словно счастье, у речки,
Гаснут, как свечи, ее огоньки...
Я вспоминаю последнюю встречу,
Прикосновенье прощальной руки.

Каждое утро, встречая зарю,
Благодарю я судьбу за удачу
И говорю, что мой путь только начат,
Значит, немало дорог прогорю.
Вот я берусь за перо по ночам,
Словно за зверем гонюсь в одиночку,
Лишь бы поймать мне заветную строчку,
Слово, чтоб новую песню начать.
В дружбе сердечной прожив много лет,
Так же спешу я к тебе каждый вечер,
Так же волнуюсь, как в первую встречу:
«Да» или «нет» я услышу в ответ?
Запорошил мои волосы снег.
Вьюжный декабрь уже за плечами,
Но не печалюсь, что годы умчались,
В лютую стужу пою о весне.
Счет не веду быстротечным годам.
И в неоплатном долгу пред судьбою,
Я за мгновение рядом с тобою
Скучную вечность, не дрогнув, отдам.

силу сумею в себе отыскать.
И вынести скорбь расставанья.
Тропинку средь скал мне проложит тоска,
Любовь – сократит расстоянья.
Пусть кружит пурга над горами снега,
В логах непогода клубится,
Я знаю: весна, как зима ни долга,
На наши луга возвратится.
Но если в дому засквозит холодок
И дрожь проберет на мгновенье,
Разверзнется смертная бездна у ног,
И нет ни дорог, ни спасенья.

Твердят с укоризной: «Постигни сполна,
Людская удача капризна.
А жизнь нам дана, к сожаленью, одна...»
Мне жизнь подарила две жизни.
И первая мамой дарована мне,
Вторая – возлюбленной нежной.
По снежной стерне на могучем коне
Две доли спешат, две надежды.
Я слышу: «Пусть мир и не очень хорош,
Живешь в нем, хоть мило-немило...»
Речения эти не ставлю ни в грош.
Мне жизнь подарила два мира.
Один мне отцовская мудрость дала,
Второй – наша встреча у рощи.
Судьба, как арба, впряжены два вола,
Но правит-то ею аробщик.
Врачи мне внушают, что сердце одно,
Вручают целебные средства.
Иному порой одного не дано,
В груди моей бьются два сердца.
Одна лишь любовь у меня навсегда.
В плену я, и некуда деться.
Отдам за нее, коль случится беда,
Два мира,
две жизни,
два сердца.

Я спешил. За спиною немало вершин,
Родников и тропинок – несметно.
Только главного, может, еще не свершил:
Не достиг я вершины заветной.
Я за дело берусь,
Мой прекрасный Эльбрус,
До тебя доберусь
Или в бездну сорвусь.
Не однажды костры разжигал по ночам,
Как разжечь мне свой пламень сердечный,
Чтоб, начав полыхать, он в любимых очах
Не зачах, сохранился навечно?
Засвечу, как звезду,
Или вдруг на бегу
У тебя на виду
Он погаснет в чаду?
Говорят, мои песни неплохо звучат,
Но прошу, никогда их не слушай.
Та, что зреет в душе, но не смею начать,
Станет песней моей наилучшей,
Пропою на ветру,
Или вдруг поутру
Хлынет кровью из горла
И разом умру?
Запоздалая страсть – грозовой океан.
Нету кротости в нем голубиной.
К берегам гонит тину с песком ураган,
Жемчуга сберегая в глубинах,
Ты рискнешь отыскать
Их средь рифов и скал
Иль возьмешь на мели
Только горстку песка?

Стихотворцы, тщеславьем объяты,
Отказались от творческих мук,
Вдруг пошли, как один, в кандидаты
Философских и прочих наук.
Диссертации, словно адаты,
Превратились в кавказский недуг.
Метод есть у бездарных поэтов:
Опуская стыдливо глаза,
Заседают в любых комитетах,
Голосуют старательно: «За».
Но бесплодно решенье любое,
Как зерно, что упало в пески,
Ведь ростки бескорыстной любовью
Не проклюнутся в душах людских.
Многомудрствовать – дело простое:
Только веянья века лови!..
Да ведь это немногого стоит,
Вся-то мудрость земная –
в любви.

В маленькой лавчонке Тегерана
Ты купила горстку пряной хны,
Скрыть хотела дней минувших раны –
Прядки слишком ранней седины.
Хна тобою куплена напрасно.
Да и басма вовсе не нужна.
Ты юна и, как всегда, прекрасна,
Потому что страстно влюблена.
Годы отпылали, как кометы,
Как врачей в стихах ни славословь,
Юность не вернут медикаменты,
Возвращает молодость любовь.
Жизнь есть жизнь, и по законам жизни
Окулист знакомый, что ни год,
Мне опять выписывает линзы,
Препараты хитрые дает.
С докторами не вступаю в споры,
Но очки мне вовсе не нужны…
Взор моей любви, как прежде, зорок:
Я твоей не вижу седины.

Тропа любви терниста и узка.
Здесь шаг неточный гибель в бездне прочит.
Где речка, клочья пены расплескав,
В тисках ущелья яростно клокочет.
Был крут и долог мой опасный путь,
Но даже на заоблачных отрогах
Не дрогнул я и трудную тропу
Не поменял на торную дорогу.
Бесстрашный самолет моей любви
Я поднимал в нелетную погоду,
И, грозовую облачность пробив,
Вел к солнечному светлому восходу.
Туманами закрыт аэродром.
Со всех сторон вершины встали круто,
Гремит гроза, рокочет грозно гром,
Но все равно не изменю маршрута.

Когда покинет мир любой из нас,
Не станет лед на каменистой круче,
Но без тебя сверкающий алмаз
Вершины снежной сплошь закроют тучи.
Пучину не волнует наша участь.
Ей дела нет до каждого из нас,
Но без тебя затянется тотчас
Песком и тиной Каспий мой могучий.
Приходим в жизнь или уходим в вечность,
Не вспыхнет и не скатится звезда,
И как до нас, то грустно, то беспечно
Споют и после. Только и тогда,
Коль будет песнь не о любви пропета,
Ее сочтут причудою поэта.

Может статься, решив разобраться
И постигнуть сполна НТР,
Рвутся лирики в дебри абстракций,
Только я не беру с них пример.
Две любви подарила мне участь,
Две пленительных песни зачав.
Только я их пою, и все лучше
Что ни час, то новее звучат.
У поэта недолгие лета,
Но и тысячу жизней иметь,
Не успеть украшенье планеты –
Светлый облик любимых воспеть.
Две любви – лебединые крылья.
Жизнь от века любовью жива.
Остальное же – пригоршня пыли
Да лишенные смысла слова.
Рвутся лирики в дебри абстракций,
Модный дух НТР уловив.
Только я не пишу диссертаций –
Продолжаю писать о любви.

Жду тебя, дорогая! Пред нами крутая дорога.
По отрогам судьбы в долгий путь я тебя поведу,
Если дрогнешь над бездной, отторгну полнеба у бога,
На виду у планеты из радуг мосты наведу.
В черный час от печалей тебя заслоню я плечами.
Красоту твою хрупкую, яблоня в майском цвету,
Сберегу от остуд, и венками стихов увенчаю,
И лучами рассветными с тропки пылинки сотру.
Если взглядом прикажешь, разрушу гранитные горы,
Но в нескором пути каждый выберет груз по плечу:
На себя без разбора взвалю все невзгоды и горе,
А всю радость тебе до последней улыбки вручу.
Если снежные версты безжалостно лягут меж нами,
Если нежные маки погубит безжалостный град,
Будет жечь мою память раскаянья горького пламя;
Ты права, дорогая, во всем только я виноват.
На насмешку твою не посмею ответить насмешкой,
А покинешь меня, неутешной тоскою объят,
Буду рад повторять, называя святой и безгрешной:
Ты, конечно, права, и опять только я виноват.
Твой любой приговор я приму без упреков и жалоб,
Боль зажав в кулаке, оправдаю поступок любой.
Я хочу, чтоб меня ты всегда и во всем побеждала,
Чем хоть раз победить и тщеславьем унизить любовь.
Жду тебя у окна. В долгий путь нам пора на рассвете.
Только алую шаль на груди моего скакуна
Почему-то сегодня не треплет доверчивый ветер...
О прекрасная, знай, я и в этом виновен сполна.

Прекрасная, лучше помиримся!
Омар-Гаджи
Акация, как раненая птица,
Крылами бьет на выжженной скале,
Как будто тщится
В поднебесье взвиться,
Где плещутся зарницы и во мгле
Растаяли пернатых вереницы.
Так женщина, предав дитя земле,
Над свежею могилою томится.

Любимая, нам надо помириться!

Тур, обезумев, к пропасти стремится,
Ревет в тоске, но милой не найдет.
Не для него родник в траве струится,
Искрится лед, альпийский луг цветет.
О, где та милосердная десница,
Что пулей скорбь навечно оборвет?!
Я слышу зов, и в горле ком встает,
Страницу застят слезы на ресницах.

Любимая, нам надо помириться!

Струится кровь, повержен в пыль возница,
В Койсу кружится жалкий фаэтон,
А конь тоской предсмертной полонен,
На мертвого напарника косится.
Сменяет ночь туманная денница.
Мой сон забыт, а песня словно стон.
Да, я влюблен и обречен казниться
Тоскою всех народов и времен.

Любимая, нам надо помириться!

В тишине полуночной, в чужой стороне,
В невеселой и долгой дороге
Я тебя заклинаю: явись мне во сне,
Ради бога, избавь от тревоги!
Словно в омут – в кровать. Надо спать, но опять
Я страшусь разойтись и тебя потерять
В лабиринте своих сновидений.
И заводит бессонница, только держись,
Суесловье, присев к изголовью:
«Ты не раз говорил: без любви жизнь не жизнь,
Ну, а легче ль на свете с любовью?»
Знаю, утром друзья обратятся ко мне:
– Крепко ль спал? С виду вроде не очень...
– Я сегодня любимой не видел во сне,
Значит, попросту не было ночи.

Что ни вечер, в тишине больничной
Слышу я обычный разговор
Об инсультах общих и частичных,
О различных средствах заграничных…
Этот вздор мне тошен с давних пор.
Знаю четко, ну какого черта
Хвори пересчитывать, как четки,
Рассуждать про инсулин в крови?!
Если стоит говорить о чем-то
В черный час – так только о любви.
В белом царстве скуки и эмали,
И стерильной, как бинты, тоски
Вижу я завьюженные дали,
На ладонях зябнущих проталин
Наледь проломившие ростки.
И пускай недуг жестокий мучит,
Мысли о тебе, мой лучший друг,
Как трава, что выросла на кручах,
Не страшась колючих горных вьюг.

Ты бросишь взор на бирюзу вершин,
Закованную в золото предзимья, –
И восхищенный ими от души,
Замру я пред красой невыразимой.
Напев услышишь в тишине ночной, –
И я охвачен сладостной печалью,
И вечность распахнется предо мной,
Гармонии подвластна величавой.
Я письма дочек знаю наизусть.
Но вновь всмотрюсь в их почерк торопливый,
И сам на миг ребенком становлюсь,
Плененный их поэзией невинной.
Ты запоешь – продолжу без труда,
Как будто мне напев подсказан свыше.
О песнь твоя! Нигде и никогда
Не слышал лучше я и не услышу.
Коснись струны, и зазвенит струна,
Другая ей послушно отзовется.
Но оборвется невзначай одна,
И сразу же мелодия прервется.
И ты, и я – два колеса арбы,
Но если вдруг одно сорвется с оси,
Тропинка каменистая судьбы
С повозкою другое в пропасть сбросит!
Мы для любви бессмертной рождены.
Пока нежны – над нами солнце светит.
Друг другу, как дыханье, мы нужны.
Нас друг без друга нет на этом свете.

Сын родится – и с утра до ночи
Над аулом выстрелы грохочут.
«Слушайте, луга, вершины, чащи,
В мир пришел мужчина настоящий!»
Дочь родится – и рокочет бубен,
Буйным ритмом всю округу будит.
«Слушайте, чинары над долиной,
Будет дочь красавицею дивной!»
С древности далекой и доныне
Чтим обряды эти, как святыни.
Верим все мы, есть у нас причины,
Станет дочь прекрасной, сын – мужчиной.
Кто убьет ту веру, в небе горном
Пусть увидит солнце в полдень черным!
День придет, под свадебные песни
В круг джигит шагнет с невестой вместе.
Грянут ружья, зарокочет бубен.
Любят молодые – счастье будет.
Пожелают горцы в одночасье
Им любовь, и счастье, и согласье.
Кто поднять на них посмеет руку,
На того пусть небо разом рухнет.

Под свист метели в наших селах пели,
Что только сердце вынянчит любовь,
Как мать качает дочку в колыбели,
Но с юности далекой и доселе
О ней одной мой помысел любой.
Мне в детстве говорили, будто в сердце
Горит любви немеркнущий очаг.
Но как же мог в очаг он разгореться,
Чтоб тело жечь, чтоб мучить по ночам?!
В застолье и нужна, быть может, мера.
Пока я жив, всю душу обнажив,
Люблю тебя всем напряженьем нервов,
Высоким жженьем мускулов и жил.
Полощет дождик не листву, а чащу,
Мой каждый вдох, любая мышца, кость
Огнем любви, безудержно горящим,
Пропитаны, пронизаны насквозь.

О скромница моя, не надо ссориться!
Прошу тебя, не прячь свое лицо.
Не о тебе пословица отцов
О том, что людям спины подлецов
В конце концов милее лиц становятся.
Случайным взором исцели отчаянье.
Ты помнишь, как в Хунзахе на горе
Встречали мы начало дня в молчании?
Как радовалось солнышко заре,
Как, прячась в тучи, было опечалено?
Красавица моя, не надо ссориться!
Не отходи, родная, ни на шаг.
Ты отвернешься – солнце в тучах скроется,
А отойдешь – и нечем вдруг дышать.
Вот хлопнет дверь – и сердце остановится.
Прекрасная, одной улыбкой нежною
Скорей мою кручину излечи.
Мы видели с тобой со скал заснеженных,
Как радостно сливаются ручьи,
Скорбят перед разлукой неизбежною.
Любимая моя, не надо ссориться!
Вот зеркало – в свое лицо вглядись,
И брови, словно крылышки, раскроются,
Ты улыбнись, пусть зеркало расколется.
Нахмуришься – жизнь разобьется вдрызг.

Среди скал отвесных, за горами,
Лал я утром ранним отыскал.
В руки взял, и грани заиграли,
Искорки в тумане расплескав.
И в долину путь начав с вершины,
Понял я, предчувствием томим,
Хороши все прочие рубины
Были только дивным сходством с ним.
Милая моя, мой дал заветный,
Невзначай дарованный судьбой,
Хороши красавицы планеты
Сходством удивительным с тобой.
Я любуюсь ими ежечасно,
Но признаюсь, правды не тая:
Каждая по-своему прекрасна,
Только лишь как копия твоя.
В Азии, в Америке, в Европе
Не одну Джоконду повидал.
Лал мой нежный, даже сотни копий
Не заменят мне оригинал.

Пииты кричат со слезою в очах:
«Любовь нам дарована свыше.
Слова о ней только в стихах и звучат».
Но даже в докладах моих и речах
Им темы иной не услышать.
Приятель докучный, ходя в мудрецах,
Трескучим банальностям учит:
«Где с нежных цветов облетала пыльца,
Закружатся снежные тучи.
А та, что была хороша до венца,
Старухою станет скрипучей».
Пусть реют холодные птицы зимы,
Любовь нас в дороге согреет
И путь озарит средь полуночной тьмы.
Вы правы, пророки, что старимся мы, –
Она никогда не стареет.

Не тот огонек, что хранит камелек,
Любовь – беспощадное пламя,
Бессильны пред нею и дьявол, в бог,
И даже решенья Госплана.
На что ей, беспечной, контроль в учет,
Бюджет и дотошная смета?!
Как вольная речка сквозь вечность течет,
Как Млечные тропы, бессмертна.
Любовь – наша суть, наша совесть и суд,
Что кару готовит подспудно
Всем скудным душонкам. Чины не спасут,
Мы все и во всем ей подсудны.
За вздор равнодушный, за глупый раздор
Когда-то наступит расплата.
Любовь – справедливейший наш прокурор,
Но нет и добрей адвоката.
Встав в позу, любви не прикажешь: явись!
Сама она, рано иль поздно,
Сломает все планы и вломится а жизнь,
Накатит нежданно и грозно:
Все разом вверх дном и пойдет кувырком,
Себе после долгих раздумий
Одно загадаешь, но грянет, как гром,
Как будто бы ставишь навеки свой дом,
Забыв, что под домом Везувий.

Красавица моя, зачем сердиться?!
Оставь свой гнев и дуться перестань.
Ведь неспроста у горцев говорится:
«Язык к зубам поближе, чем к устам».
Нельзя вернуть слова, что упорхнули.
Случайные, они бедой грозят.
В ауле говорят: «Они, как пули,
Любовь всегда без промаха разят».
Когда над кручей прячут солнце тучи,
И скучен день, и опечален взор,
Зачем же ты рассветный теплый лучик
Спешишь смести, как сор, метлою ссор?!
Виновен я. Но, милая, помилуй,
Зачем тебе обиженно молчать?
Зачем раздор замедленною миной
Подкладывать под мирный наш очаг.
Зачем тебе перебирать улики?
Моих проступков – как листвы в лесу,
Ты только помни, что тебе улыбки
Всегда, моя красавица, к лицу.
Как горько слышать мне твои укоры.
Но вдвое горше видеть вновь и вновь,
Как ты кладешь пятно ненужной ссоры
И на мою, и на свою любовь.

Стонет вьюга в теснине, и саваном стелется наст,
По округе моей днем и ночью бесчинствует вьюга,
О подруга моя, горы порознь увидели нас
И в испуге решили, что мы потеряли друг друга.
Обмелевшие реки заносит песком суховей,
Стали редки цветы, и листва пожелтела на ветке.
Это ветер степей не увидел улыбки твоей
И решил, что наветы любовь погубили навеки.
Очень плохо планете – враждою сердца сожжены,
Но хватает любви до последнего взгляда и вздоха.
Как же нежность свою мы беречь, дорогая, должны,
Ведь без нашей любви оскудеет и наша эпоха.

Стаял снег. Как во сне, слышу: «Дело к весне –
Стаи ласточек мчат сквозь ненастье».
Стал мне вестью о ней стан твой тонкий в окне,
В тишине распахнувшемся настежь.
На торжественный лад наших женщин пою.
Каждым словом, движением, жестом –
Их бессмертная женственность душу мою
Полонила навек совершенством.
Странно слышать: «Взгляни, вот и летние дни
Даль ясна, словно око джейранье».
Наступают они для меня, коль одни
Мы с желанной над Каспием ранним.
Рад я участь и песню горянкам вручить,
Что верны нам и в счастье, и в горе,
Чьи сердца и чисты, и щедры, как ручьи,
Неприступны, как отчие горы.
Слышу речи: «Назойливый дождик сечет,
Все грозней клокотание речек».
Мне же осень – листок, что тебе на плечо
Соскользнул, как доверчивый птенчик.
«Разгулялась зима, – мне друзья говорят, –
Заметает луга и овраги».
Но ведь щеки твои от румянца горят,
Будто яблоки в древнем Кайтаге.
На торжественный лад наших женщин пою,
Каждым словом, движением, жестом –
Их бессмертная женственность душу мою
Покорила навек совершенством.

Сколько б дней прожить ни довелось,
Буду счастлив повторять всечасно:
Все в тебе любимо и прекрасно,
Все в напев пленительный слилось
От ступней до кончиков волос.
В бликах солнца по тропинке дикой
На заре идешь за ежевикой.
Ярче маки, радостней рассвет,
Ведь другой такой же нежноликой
На планете не было и нет.
Речь твоя певуча, словно речка,
Что беспечно меж камней щебечет.
Как мне мил ее аварский лад!
Полсловечка, что шепнешь сердечно,
Для меня дороже бесконечно
Множества прославленных рулад.
У любимых не походка – поступь.
Даже звук твоих шагов мне люб.
Даже зубы, пусть порою остры,
Во сто крат чужих милее губ.
Дни уносят нас рекою в осень.
Волосы как травы на покосе.
Обожгли нежданно холода.
Не беда. Серебряную проседь
Никогда на смоляные косы
Не сменяет горец из Цада.
Ты во всем вершина совершенства.
Ты земная красота сама.
В каждом шаге, в каждом взгляде, жесте
Женственность, сводящая с ума.
Сколько б дней прожить ни довелось,
Сколько б лет ни промелькнуло мимо,
Счастлив повторять неутомимо:
Все в тебе прекрасно, все любимо
От ступней до кончиков волос.

Есть везде карьеристы, пожалуй, не счесть.
Но страшней проходимцев шаблонных
Те, что, честь позабыв, умудрились пролезть
На высокую должность влюбленных.
Мне встречалось немало отпетых лгунов,
Что легко, как эстрадные маги,
За горячие маки с весенних лугов
Выдавали цветы из бумаги.
Чтобы руки погреть у каминов чужих,
Могут сделать они все, что хочешь.
И поют, и хохочут, привычны ко лжи,
Если плакать им хочется очень.
Притворяясь, что пьют, как мужчины, коньяк,
Пробавляются жиденьким чаем.
Улещают красавицу так или сяк,
Будто правда души в ней не чают.
Ах, как любят они обещать: «На века!»
Но не зря говорят в нашем крае,
Что не надо уже ни ключа, ни замка,
Коль быка из ограды украли.
Так наполните чашу любви до краев,
Как у горца от века ведется,
Как ни крепок напиток, я выпью ее,
Чтобы солнце ударило в донце.

В стране недолгой молодости мне
Друзья назвали имя недотроги,
И вздрогнул я. Но плавно, как во сне,
Ложился снег на горные отроги.
Пришли иные думы и тревоги.
И я слагал сонеты в тишине.
Но вдруг тебя я встретил у дороги
И с той поры пылаю, как в огне.
Летят года, как всадник на коне,
Но дальше путь мой от весны к весне,
Бледнее радость, горше неудача.
Буза прозрачна сверху – хмель на дне.
Огонь любви, что был дарован мне,
Под старость разгорается все жарче.

Люблю я ночи черные, как порох,
Люблю гнездовье отчее – Цада.
Люблю всех женщин я, среди которых
Не знала ты соперниц никогда.
Люблю держать вершину на примете,
И меж границ небесных и земных
Поделены все женщины на свете
Мной на тебя и женщин остальных.
Люблю, когда в распахнутых просторах
Меня несут, мерцая, поезда,
Люблю всех женщин я, среди которых
Не знала ты соперниц никогда.
Стою ли я на скальном парапете
Или плыву вдоль берегов чужих,
Поделены все женщины на свете
Мной на тебя и женщин остальных.

Я скорбь и радости приемлю
И, пленник мчащихся годин,
Однажды в отческую землю
Сойду, в подножие вершин.
Огромен мир, и в нем при жизни
Друзьями был не беден я.
Меня помянут пусть на тризне
Разноплеменные друзья.
И каждый с Юга иль Востока
И прочей стороны иной
К моей могиле издалека
Горсть привезет земли родной.
И пусть союз друзей единый
Владыча так же, как досель,
Мою могилу под вершиной
Почтит смешением земель.
А женщины,
что мною были
Воспеты возле облаков,
Омоют камень на могиле
Водой из отчих родников.
И принесут с собою тучи
Мне,
как привет из дальних стран,
И сонмы капель, что летучи,
И молний дружеский колчан.
И, может, к будущим напевам
Сквозь надмогильную плиту
Я непирамидальным древом
Пробьюсь, у жизни на счету.

Больница спит. На улицах темно.
Ворочаюсь – неможется, не спится.
Дела и дни, уплывшие давно, –
Как журавлей осенних вереница.
Перед глазами, как в немом кино,
Мелькают чьи-то дорогие лица.
Одно весельем как вино искрится,
Другое скорбью горькой пленено.
Перебираю, чтоб на миг забыться,
Стихов полузабытые страницы.
О сколько же их было сожжено!
Но вот и Муза рядышком садится.
«Влюбленному до смерти суждено
Божественной бессонницей томиться».