День рождения Ильича

В доме очень простом он родился над Волгой в апреле.
В эту пору у нас расцветают в долинах цветы,
Возвращаются птицы в лесные свои колыбели
И без снежных папах шелест листьев встречают хребты.
Начинался тот день перекличкой гудков пароходных.
В суете своих дел не заметив, конечно, того,
Как в далеком Симбирске инспектор училищ народных
Поклонился соседям, пришедшим поздравить его.
Было будничным все. От забрезжившей утренней рани
До вечерней звезды, изливавшей мерцающий свет,
Не стреляли из ружей в нагорном моем Дагестане,
Как обычай велит, если мальчик родился на свет.
Рядовой этот день у истока событий, вначале,
Для Ульяновых только особенным сделался днем.
На семейном совете Владимиром сына назвали,
Но никто в целом мире не ведал пока что о нем.
А вблизи от Симбирска звучали над трактом печальным,
Заглушив бубенцы всех фельдъегерских троек собой,
То мятежная песня, то звон, что зовется кандальным.
Впереди еще битвы и главный, решительный бой.
Были стачки, восстанья. Смыкались ряды поколений.
Жизнь нельзя удержать. Время – всадник в походном седле.
И на подвиг Октябрьский повел свою родину Ленин,
Чтоб судьбой, а не призраком стал Коммунизм на земле.
Был он мудр и прост, прозорлив и всегда человечен.
Жил заботой и болью еще не окрепшей страны.
Как он дорог нам всем! Неподкупной любовью отмечен
День рожденья его – самый светлый под небом весны.

О Ленине

Вижу глаза его цвета каштанов,
Светлые волосы, словно льняные.
Передо мною Володя Ульянов,
В жизни встречаемся мы не впервые.
Помню, как в школу пришел я учиться,
Книгу открыл
и, волнуясь немного,
Встретился с ним на заглавной странице:
Так начинается наша дорога.
Век, словно море бурливое, вспенен.
В нем ни покоя, ни отдыха нету.
Смотрит с портрета задумчивый Ленин,
Взглядом орлиным окинув планету.
Как он нам дорог!
Иду ль по долинам
Или в ауле проснусь на восходе,
Слышу –
зовет его родина сыном,
Слышу –
отцом называют в народе!

Родной язык

Родился я в горах, где по ущелью
Летит река в стремительном броске,
Где песни над моею колыбелью
Мать пела на аварском языке.
Она тот день запомнила, наверно,
Когда с глазами, мокрыми от слез,
Я слово «мама», первое из первых,
На языке аварском произнес.
Порой отец рассказывал мне сказки.
Ни от кого не слышал я таких
Красивых и волшебных...
По-аварски
Герои разговаривали в них.
Люблю язык тех песен колыбельных
И сказок тех, что в детстве слышал я.
Но рассказал о далях беспредельных
И всех сограждан отдал мне в друзья
Другой язык.
С ним шел я через горы,
Чтоб родины величие постичь.
То был язык могучий, на котором
Писал и разговаривал Ильич.
И сердцем всем, сын горца, я привык
Считать родным великий тот язык.

Вера Васильевна

Мать родную никто не заменит.
Мы с детства
Это знаем. Всем сердцем я к матери льну.
Но лишь стоит мне в годы былые вглядеться, –
С нею рядом я женщину вижу одну…
Я навек озарен этим взглядом лучистым
И улыбкой, что в душу запала, светла.
Не забыть мне ту осень, поблекшие листья,
Руку теплую, что на плечо мне легла.
Вспоминаю себя семилетним пострелом
В дальнем горном ауле. Осенней порой
На меня, как родная, она посмотрела,
Та приезжая женщина с речью чужой.
Первый русский урок позабыть я могу ли?
День погожий в сиянье сквозной синевы…
Друг наш, Вера Васильевна, в горном ауле
Двадцать лет прожила ты – посланец Москвы.
Сколько бед, сколько горестей ты одолела,
Сколько трудностей встретила ты на пути,
Сколько сил отдала ты любимому делу,
Продолжая нелегкой дорогой идти.
Кулаки, озверевшие в злобном бессилье,
Камни в окна швыряли и школу сожгли…
В ночь пожара, когда тебе смертью грозили,
Комсомольцы тебя от бандитов спасли.
Годы лучшие, время расцвета, здоровье
Отдала ты аулу, приехала в глушь…
А тебя возле мельниц ручных, у жаровен
И в мечети чернили наветы кликуш.
И к тебе, что чохто не носила, я помню,
Дочерей не пускали горянки в те дни.
Ты прости их, муллою обманутых, темных,
Ты прости их, – не сразу прозрели они.
Знаю, рано твоя голова поседела,
Но такие, как ты, не отступят в борьбе.
По ночам ты, вздыхая, на север глядела,
И родная Москва вспоминалась тебе.
И Арбат, и квартира в том доме, что рядом
С магазином цветочным, и старая мать,
Что к далекому югу прикована взглядом
И вовек не устанет безропотно ждать.
Средь вершин, где лепились орлиные гнезда,
Вровень с горным селеньем, на дикой скале,
Над тобою сияли московские звезды,
Свет России, что путь указует земле.
Друг наш, Вера Васильевна, схожа была ты
В эту пору с героями нашей земли,
С коммунистами красных полков, что в двадцатом
В наши горы свободу и мир принесли.
По ночам ты бралась за тетрадки при свете
Самодельной коптилки, мерцавшей едва.
На графленых страницах аварские дети
Выводили впервые по-русски слова.
И лучилось, как солнышко, каждое слово,
Вековую завесу срывавшее с глаз.
…Мы сидели за партами в школе, готовы
В жизнь вступить, что скликала на подвиги нас.
Мы росли. Нас крутые влекли перевалы,
Мы мечтали трудиться, творить, открывать.
Ты в дорогу далекую нас провожала,
Наставляла, как мать, обнимала, как мать.
И, почувствовав неодолимую силу,
Покидая гнездо, улетали птенцы.
Ну, а ты оставалась и новых растила
Там, где гор снеговые сияют венцы.
Сыновья этих гор, мы сражались без страха,
Мы прошли сквозь бесчисленные бои.
На рейхстаге пылающем: «Мы из Хунзаха»,
Начертали штыками питомцы твои.
В неоглядное небо взвивается сокол,
И уходят в учебный поход моряки.
Кто там в плаванье дальнем, в полете высоком?
Не твои ли вчерашние ученики?
Речка горная взнуздана мощной плотиной,
И сияют селения, как маяки…
Кто огни коммунизма зажег на вершинах?
Не твои ли вчерашние ученики?
Дипломаты советские мир неуклонно
Защищают повсюду врагам вопреки;
Выступает с открытием новый ученый…
Не твои ль это бывшие ученики?
Верный друг, ты дала нам широкие крылья,
Ты для нас распахнула просторы земли.
Дети тех матерей, что свой век проводили
В тесной сакле, – мы нынче весь мир обошли.
Но любой из нас, где бы он ни был, навечно
Сохранит в своем сердце погожий денек,
И спокойный твой голос, и взгляд твой сердечный,
И улыбку, и первый наш русский урок.
Мы готовы, как в годы далекие, снова
Сесть за парту, учебник раскрыть и тетрадь,
Слушать, как произносишь ты русское слово,
С места встав, на вопросы твои отвечать.
И, как прежде, к доске выходить на уроке
И задачи решать, хоть и трудные – пусть!
Декламировать Пушкина светлые строки,
Маяковского стих повторять наизусть.
Мать родную никто не заменит, я знаю.
Но взгляни в этот час на взращенных тобой –
Их сердца говорят: ты для нас как ротная,
Ты для каждого матерью стала второй.
Мы от отчего дома сегодня не близко,
Только мысли несутся знакомым путем.
Наш поклон тебе, Вера Васильевна, низкий,
Мы всегда под твоим материнским крылом.

В колонном зале

Вечер, счастьем окрыленный.
Дом Союзов весь в огнях.
Горец, в зал войдя Колонный,
Восхищенно молвил: «Вах!»
И ко мне: «Скажи на милость,
Разлюбезный человек,
Не сюда ли опустилось
Наше солнце на ночлег?»
А вокруг – проникновенных
Сколько в зале этом глаз.
Перед выходом на сцену
Кто волнуется сейчас?
Мавр Отелло ли печальный,
Что ревнив, как черный бог,
Или Золушка, хрустальный
Примеряя башмачок?
Покорять сердца умея,
Будет завтра здесь опять
Маршал танцев Моисеев
Непременно выступать.
А сегодня с гордым чувством,
Что как пламя у костра,
Дагестанского искусства
Выступают мастера.
Два танцора в поединке:
О кинжал звенит кинжал.
В такт стремительной лезгинке
Аплодирует им зал.
Вышла девушка-кумычка
(На плечах белеет шаль),
Поклонилась и привычно
Тихо села за рояль.
И лишь пальцами припала
К чутким клавишам она –
Как долина заиграла
На свирели чабана.
И, проснувшись, спозаранку,
На виду седых вершин,
Вышла из дому горянка,
На плече неся кувшин.
Как зерном созревший колос,
Вечер песнями богат.
Зал не дышит: льется голос
Баталбековой Исбат .
А когда, сердца тревожа,
С бубном встретился кумуз ,
Показалось: я не в ложе,
А на свадьбе нахожусь.
Танец следует за танцем.
Песни звонки, горячи.
Рукоплещут дагестанцам
Дорогие москвичи.
Весь огромный зал поднялся,
У друзей любовь в глазах.
Мой знакомый не сдержался
И опять воскликнул: «Вах!»

Песня о счастье

Был освещен, был полон до предела
Колонный зал, где эта песнь звенела.
Она лилась то тише, то сильней,
Вступали в хор искусные певицы.
Счастливый голос родины моей
Летел над полуночною столицей.
Со сцены люди не сводили глаз,
Песнь овладела потрясенным залом.
И тем, кто слышал песню в первый раз,
Она чужою песней не казалась.
Она мечтой народа рождена,
Никто не знает, где ее начало.
В груди широкой плакала она,
Она в крови горячей клокотала.
Она пришла с подзвездной высоты,
Из дагестанских саклей и селений.
Она прошла сквозь горные хребты,
Через сердца десятков поколений.
У Надир шаха в золотом шатре
Горянки пленные в часы страданий
Ее печально пели на заре,
Рыдая о родимом Дагестане.
Она шуршала выжженной травой,
Стучала с нищим к богачу в ворота,
Она скорбела вместе со вдовой,
Она ласкала головы сиротам.
За эту песню хан Ирчи Казака
Угнал в Сибирь, от злобы озверев.
Но песнь рвалась из каторжного мрака,
Презрев неволю, ханский гнев презрев.
Наиб воскликнул: «Будь немой как рыба!»
И сшили губы девушке Марьям .
Но рвались нитки, и в лицо наиба
Летела песня с кровью пополам.
И на бакинских промыслах впервые
Не под старинный саз, а под баян
Пел эту песню другу из России
Черноволосый горец Сулейман .
И песня, счастье знавшая как чудо,
Надеждой волновавшая сердца,
Была последней песнею Махмуда
И первой песней моего отца.
Актрисы первые не в светлом зале,
А на помосте, сбитом у реки,
Ее народу пели, и бросали
Каменья в них кулацкие сынки.
К заветной цели песнь рвалась упрямо,
С орлиных круч взлетала в небеса
И в споре с ней срывали голоса
Коран пророка и закон имама.
И вот сейчас, как на земле родной,
Звучит она, пришедшая в столицу.
Взлетает гордо ввысь и над Москвой
Плывет ширококрылою орлицей.
Колонный зал. Прожектора горят,
И наша песнь летит по белу свету…
Пой, Рагимат,
пой, Ума,
пой, Исбат,
Пусть мир сегодня слышит песню эту!

Дети дома одного

Сохранилась для потомства
Поговорка давних лет:
«Прежде чем построить дом свой,
Разузнай, кто твой сосед».

Спорить мой земляк не станет
С этой мудростью вовек,
И в нагорном Дагестане
Знает каждый человек, –
Сколько бы в аулы бедствий
Чужеземцы принесли,
Если б с нами по соседству
Русской не было земли!

Тем обязаны России
Горцев вольные сыны,
Что отныне им косые
Сабли турок не страшны.
И, плечом к плечу с Россией,
Пересилив тяжесть ран,
Мы в бою насмерть разили
Интервентов-англичан.

Это было – помним свято –
В девятнадцатом году…
Пью за русского собрата,
Как за старшего в роду.
И, умея в жизнь вглядеться,
Вижу: счастлив оттого,
Что живем мы сердце к сердцу –
Дети дома одного.

Народному поэту Абхазии
Дмитрию Гулиа

Мой добрый хозяин, проститься позволь,
Тебе поклониться за хлеб и за соль,
Мои старший кунак, как отец, разреши
Тебя по-сыновьи обнять от души
За взгляд твой, исполненный к людям любви,
За добрые, мудрые руки твои!..
Я жму твою руку, поэт дорогой!
Впервые ты вывел вот этой рукой
Абхазский алфавит – чтоб буквы цвели
И пели о солнце абхазской земли.
Девятый десяток – без малого век –
Живешь ты, красивой души человек!
Хоть был я недолго в абхазском краю,
В глазах твоих видел всю землю твою:
Сухумского неба разлет голубой
И солнечным полднем зажженный прибой…
И вот, в Дагестан возвращаясь опять,
Хочу на прощанье тебе пожелать:
Пусть в дом твой дороги не знает беда,
Пусть друг на пороге стучится всегда
И пусть не посмеет встревожить твой сон
Недоброе карканье черных ворон.
Пусть щедро горит в твоем доме очаг,
Пусть пламя не гаснет в стихах и в очах!
Пусть гордо усы твои кверху глядят,
Закручены лихо – как годы назад!..
Пускай не сползет по морщинам слеза,
Пусть зорче, чем в юности видят глаза!
Кунак дорогой, как отец, разреши
Тебя на прощанье обнять от души,
А дома тебя, мой любимый поэт,
Напомнит не раз мне отцовский портрет.

Как рано ты умер, поэт!

Баку, услыхав о большом твоем горе,
К тебе из за гор я приехал тотчас…
Я слышу, как плачет Каспийское море,
Я плачу – и слезы струятся из глаз.
Сверкала под солнцем земля Закавказья,
Когда погрузился он в вечную тьму…
И связан с весной он последнею связью –
Цветами, что люди приносят ему…
Как мать, неутешной слезы не стирая,
Склонилась страна над тобою, Самед.
Тоска меня мучит, мне грудь разрывая…
…Как рано, как рано ты умер, поэт!..
По стройным проспектам, по улицам узким,
Плывя над печальной прощальной толпой,
Качается гроб на подъеме и спуске,
И стоном его провожает прибой...
О, знал бы, как горестно тяжесть такую
Тоскующим людям нести на плечах!..
Сегодня впервые увидел Баку я
С большой, неизбывной печалью в очах.
Вот медленно гроб опускают в могилу, –
Прощай же, мой брат, незабвенный Самед!..
Навеки ты с небом прощаешься милым –
Как рано, как рано ты умер, поэт!..
Над Каспием ходят ночные туманы...
Прощай навсегда, дорогой человек!
Я завтра увижу огни Дагестана,
Тебя не увижу, не встречу вовек...
Вовек не услышу... Вовек не увижу...
Но что это? Может быть, чудится мне?
Твой голос живой все ясней и все ближе
Звучит так знакомо в ночной тишине.
С широкой страницы твой голос стремится
В живое кипенье мелькающих лет,
Немеркнущий свет над тобою струится:
О нет – ты не умер, не умер, поэт!..

Баку

Баку, Баку, поклон тебе мой низкий,
Тебе я руку жму, как брату брат.
Все громче говор милых волн каспийских –
Они о нашем братстве говорят.
Родимый Каспий – общий друг наш вечный, –
Любовь к тебе несет он вновь и вновь,
Он отвечает широтой сердечной
И горцам и бакинцам на любовь...
Когда в горах сражались мы с врагами,
Мечтая о свободном, мирном дне, –
Бакинских стачек праведное пламя
В каспийской полыхало глубине,
И повесть о бакинских комиссарах
К нам доносил рокочущий прибой,
И крики чаек над причалом старым
Сзывали горцев на великий бой.
Потом, когда взошла заря над морем,
Нам рассказала Каспия волна
О новой жизни праздничном напоре
И назвала героев имена.
И песни полетели к нам, как птицы,
И сыновья твои в наш край пришли –
Узнав, что в недрах наших нефть таится,
Они совет и помощь принесли.
...Сейчас луна плывет над тихим морем,
И мне ночные волны говорят,
Что ты, Баку, и в радости и в горе
Навек мой кровный, мой любимый брат.
Вовеки нам с тобою не расстаться,
Мы связаны единою судьбой,
Пусть говорит о нашем вечном братстве
Каспийский торжествующий прибой!

Азербайджанке

Почему в искрометных напевах твоих
Часто слышу я горькие нотки печали?
«В дни далекого детства я слышала их,
С ними бабки в ночи наши люльки качали...»
Почему, почему в твоих ясных глазах
Вдруг слезинка-другая блеснет ненароком?
«Материнская юность тонула в слезах,
В том неведомом прошлом – чужом и далеком...»
Но зачем вспоминаешь – ответь мне скорей –
О печали, что в жизнь к нам ворваться не смеет?..
«Кто забудет о горькой судьбе матерей,
Цену счастья вовеки узнать не сумеет!..»

Одной бакинке
(шутка)

Девушка-бакинка с жгучим взглядом,
Встреченная мной в Махачкале!
Я ищу тебя пять суток кряду
На бакинской солнечной земле...
Если же в блужданье неустанном
Я тебя и завтра не найду,
То тогда, одевшись Мал-Аланом,
Все дворы на свете обойду!..

Я никогда не слышал песен...

Я никогда не слышал песен,
Чтоб радостней армянских были.
Как был твой голос чист и весел,
Когда мы по Севану плыли!
Качались косы, плечи, руки,
Горел твой взор рассветной ранью,
Меня томили песен звуки –
Слов непонятных обаянье.
Летела эта песня в дали,
Сквозь камни, речки и отроги,
И путь ей скалы уступали,
Сходили вежливо с дороги.
Казалось, спрыгнув на поляну,
Смеются песни, словно дети,
Казалось, кружит по Севану
С волнами эти песни ветер.
Казалось, звон Раздана чистый
По скалам прокатился эхом,
Казалось, кто-то голосистый
Счастливым разразился смехом…
Не слышал песен никогда я
Грустней армянских и печальней,
Как ты их пела – вспоминаю –
У вод Севана в час прощальный!..
Мне слышался в них стон Раздана,
Тоска немая Арарата,
Как взгляд твой горький, непрестанно
Они влекли меня куда то…
Казалось не слова слетают,
А слезы катятся по лицам, –
Вся скорбь Армении святая
Стремится в песнях тех излиться…
Казалось, древние хачкары
Рыдают на степном просторе;
Казалось, кто-то очень старый
Чуть слышно плачет в тяжком горе…
В армянской песне – боль и сила,
Народа радость и страданье…
Ты, как любовь, меня пленило,
Армянской песни обаянье!..

Пойдем к Севану в ранний час зари...

Пойдем к Севану в ранний час зари
И постоим, словам стихии внемля:
«О, как земля прекрасна – посмотри,
Люби ее, сухую эту землю!..»
К Севану подойдем в вечерний час
И постоим у волн, их зову внемля:
«Взгляни, как хороша земля сейчас!
Люби ее, свою родную землю!..»
Когда бы мы к нему ни подошли,
Горит огнем вода его живая,
На солнечный простор родной земли
Своих сынов далеких созывая.

Я смотрю на Арарат

Как армянин, я Арарат люблю,
Как армянин, с ним вместе я скорблю.
Туман его, дыхание его
Сгущаются у сердца моего.
И мнится мне, не луч зари горит,
А кровь армян снега его багрит.
И кажется, не дождь сечет туман,
А льются слезы горькие армян…
Потоки слез текли века подряд –
Ты их вобрал, безмолвный Арарат…
И сам мечтал столетья напролет
Увидеть близко свет севанских вод…
О, как же прочен снег извечный твой,
Коль он не тает от тоски людской!
Смотрю я на далекий Арарат,
Любовью и волнением объят!

Памятники-родники

Сверкают родники
На берегу Зангу,
Слышны их голоса
Полдневною порою.
Прозрачная вода
Мне шепчет на бегу:
«Не умирают никогда герои!..»
И если в Ереван
Приедешь ты, мой друг,
Пойди к тем родникам,
Где так любил стоять я, –
Услышишь шум воды –
И ты поверишь вдруг,
Что ожили они –
Твои родные братья.
Армения моя!
Не в белизне перин –
В седых снегах полей
Сыны твои почили;
Среди лесов глухих,
Среди степных равнин
Горячие сердца
Вдали от гор застыли...
Склонясь в тоске
Над их могилою святой,
Я плакал у Днепра,
Где пел им славу ветер,
В Болгарии цветок
Над светлой их плитой
В далеком Пловдиве
Я видел летом этим.
Скажи, Армения!
Найдется ли земля,
В чьих недрах бы сынов твоих
Не хоронили?
Найдется ли река,
Кропящая поля,
Куда бы кровь свою
Сыны твои не лили?!
И знаю я:
Мечта томила их в бою –
Испить родной воды,
Живой, неповторимой,
И в свой последний час
Они в чужом краю
Мечтали о своей Армении родимой.
Сверкают родники,
Как свет дневной, чисты,
И в мире нет воды
Их капель драгоценней...
И если в Ереван,
Мой друг, приедешь ты –
Пойди к тем родникам
И преклони колена.
Прислушайся к воде
Бессмертных родников,
О подвигах она
Поет ночной порою...
И коль земли своей
Услышишь ратный зов,
Ты сердце ей отдашь,
Как воины-герои.

Уезжая
Г. Эмину

Когда на подножке вагона стою,
Как весело другу я руку даю!
Шутя и смеясь, мы прощаемся с ним.
Уж мчатся столбы за окошком моим.
Пою я и вдруг замолчу в тишине,
И грусть с опозданьем приходит ко мне.
Приходит по другу большая тоска,
Не вижу я дыма, не слышу свистка,
Ни моря, ни гор я не вижу кругом –
Лишь друга лицо за вагонным стеклом.

Дочери Ираклия Абашидзе

Позади остались реки,
Гор заснеженных хребты.
В дом к тебе явился леки,
Отчего ж не плачешь ты?
Иль тебе в кругу домашних
Целый вечер напролет
О моих набегах страшных
Мама песен не поет?
Иль отец дочурке малой
Не рассказывал в тоске,
Что разбойник я бывалый
И живу невдалеке?
Что держу, ему на зависть,
Полудикого коня...
Знай, в краю твоем боялись
Даже взрослые меня.
Мной пугали в давнем веке
Малышей своих они:
«Спи, не то прискачет леки,
Баю-баюшки. Усни!..»
У развалин старых башен
Вьются стаи голубей.
Никому теперь не страшен
Леки в Грузин твоей.
Родилась ты ясноокой,
И тебя в твоих горах
Я, как звездочку, высоко
Поднимаю на руках.
На меня ты смотришь смело.
Хочешь, сядем у реки?
Из цветов я неумело
Для тебя сплету венки.
День прошел.
У перевала
Ходит месяц в облаках.
И спокойно задремала
Ты у гостя на руках.
По ущельям мчатся реки.
И тебе в твоем краю
Напевает добрый леки:
«Баю-баюшки-баю».

Нана Гвинепадзе

Дорогая Нана Гвинепадзе,
Чуден твой Тбилиси в самом деле,
Но хочу я нынче любоваться
Не красой проспекта Руставели.
Дорогая Нана Гвинепадзе,
Что мне стены в шрамах да бойницах,
Я хочу сегодня любоваться
Звездами, что прячешь ты в ресницах.
Может, в них и кроется причина,
Почему с дружиною нередко
В Грузию тянуло Ражбадина –
Моего неласкового предка?
Разве мог он, дикий, хромоногий,
Дома тихой жизнью наслаждаться,
Если через горные пороги
Можно было до тебя добраться?
Опершись на кованое стремя,
Облаков папахою касаясь,
Я б и сам, наверно, в это время
Увозил трепещущих красавиц.
В седлах ясноокие подарки
Привозили прадеды с собою.
Может, потому теперь аварки
Славятся грузинской красотою!

Я прошел над Алазанью…
Н. Тихонов

И я прошел над Алазанью.
Над ней, поднявшись со скалы,
В дозоре утреннею ранью
Парили горные орлы.
Они назад меня не звали
И не пророчили беду,
Шел без ружья и без печали
Я, распевая на ходу.
Как в старину, река летела
За тенью птичьего крыла,
Но не от крови багровела –
Заря на грудь ее легла.
Проснулся лес на дальнем склоне.
И над волною наклонясь,
Я взял зарю в свои ладони,
Умыл лицо не торопясь.
И где река, в долину вклинясь,
Чуть изгибалась на бегу,
Мне повстречался кахетинец,
Косивший травы на лугу.
Был на Ираклия Второго
Похож он чем-то,
но ко мне
Идущее от сердца слово
Уже домчалось в тишине.
И улыбнулись мы друг другу,
Не помня дедовских обид.
Пусть лучше ходит рог по кругу
И дружба сердце озарит.
Я любовался Алазанью.
И утро, тьме наперекор,
К реке нетрепетною ланью
Спустилось с дагестанских гор.

Грузинским девушкам

Могу поклясться именем поэта,
Что на манер восточный не хитрю,
Ведь я сейчас –
прошу учесть вас это –
Не за столом грузинским говорю.
Известен всем того стола обычай:
Поднявший тост имеет все права
На то, чтобы слегка преувеличить, –
Лишь выбирай пообразней слова.
Но я в стихах так действовать не в силах.
О девушки грузинские, не лгу,
Что вас, очаровательных и милых.
Я позабыть в разлуке не могу.
Зачем у вас так много цинандали
Мужчины пьют?
Их не пойму вовек.
Меня лишь ваши очи опьяняли,
А за столом я стойкий человек.
Хоть дикарем меня вы назовите,
Хоть пожелайте мне упасть с горы,
Но я бы вас,
уж вы меня простите,
Не выпустил из дома без чадры.
Ей-богу, не шучу я.
В самом деле,
Завидно мне, что вновь одной из вас
Счастливец на проспекте Руставели
Свидание назначил в этот час.
Припомнив стародавние обиды,
Вы нынче отомстили мне сполна
За то, что вас аварские мюриды
В седые увозили времена.
Как вы со мной жестоко поступили:
Без боя, обаянием одним,
Мгновенно сердце бедное пленили
И сделали заложником своим.
Но чтобы мне не лопнуть от досады
И не лишиться разума совсем,
Одену вас я в горские наряды,
Назначу героинями поэм.
В ущельях познакомлю с родниками,
Ведя тропинкой, что узка, как нить,
И будете вы жить над облаками
И в дымных саклях замуж выходить.
В поэмах тех узнают вас грузины,
Но – верю – не обидятся в душе
И не найдут достаточной причины,
Чтоб обвинить аварца в грабеже.
Пусть продолжают думать на досуге,
Что на заре глубокой старины
Им были за особые заслуги
Волшебные создания даны.
Искрятся звезды над вершиной горной.
О девушки грузинские, не лгу:
Я пленник ваш, я ваш слуга покорный,
Живущий на каспийском берегу.
Мне ваши косы видятся тугие,
Мне ваши речи нежные слышны.
Но все, что я сказал вам, дорогие,
Держите в тайне от моей жены!

Прыгнув в поезд с перрона ночного...

Прыгнув в поезд с перрона ночного,
Укатить бы мне в Грузию снова.
В первый день, как положено другу,
Я попал бы к Ираклию в дом.
И стихи мы читали б по кругу:
Я – вначале, Ираклий – потом.
Вслед за первым день новый – не так ли? –
Озарил бы в полнеба восток.
И поэтов бы кликнул Ираклий,
Чтобы с ними я встретиться мог.
Обнял всех бы,
я им не кунак ли?
Через сутки залез бы в вагон,
И меня провожал бы Ираклий,
Передав Дагестану поклон.
Все дела мне хотелось бы снова
Суток на трое вдруг позабыть,
Прыгнуть в поезд с перрона ночного
И в Тбилиси к друзьям укатить.