Вниз немного опустись,
Глянешь вверх – как есть утес!
А посмотришь сверху вниз –
Стал арбою без колес.
Все ж он лез под небеса,
Прилепившись меж высот –
Дом, в котором жил Муса,
Тот, о ком рассказ пойдет.
Был он не Хаджи-Мурат,
Но не знал, что значит страх,
Не Махмуд, но, говорят,
Лучше всех он пел в горах.
Не Хочбаром он прослыл,
Но владел кинжалом он.
Чабаном он был простым
И жестоко был влюблен.
На рассвете каждый день
Шел он с буркою внаброс,
И его большая тень
Громоздилась на утес.
Крутоус, плечист, красив,
В горы он отару вел.
В небеса рога вонзив,
Возглавлял овец козел.
Там, где травы посочней,
Выбирал Муса привал,
На свирелочке своей
Превосходно он играл.
Но и горы, и леса
Погружались в тишину,
Если в руки брал Муса
Нашу скрипку – чагану.
И не раз, в полдневный час,
Как зальется чагана,
Все ягнята рвутся в пляс
Под напевы чабана.
Запевал он вновь и вновь,
Так что закипала кровь:
– Ах ты, красная любовь!
Ах ты, черная любовь!
В черной мгле я утонул,
Очи, ждать я не могу!.. –
Слушал эту песнь аул
На далеком берегу.

Аул велик, аул богат...
Ну, чем не город это?!
Его бессонно сторожат
Два строгих минарета.
Там годеканов – целых три,
Где богатеи деды
До потухающей зари
Ведут свои беседы.
Там уважаем больше всех,
Поскольку всех богаче,
Седобородый Халимбек,
Кому во всем – удача.
Как хан кази-кумухский зол,
Ни много и ни мало –
Величием он превзошел
Тарковского шамхала.
Баранов у него – не счесть,
Коней горячих – тоже,
Но все ж у Халимбека есть
Сокровище дороже.
Алмаз невиданной красы –
Единственная дочка.
Она стрелой в груди Мусы
Застряла – как нарочно.
И знал у нас и стар и мал,
И ты, возможно, Солнце,
Что он, Муса, все песни слал
Как раз в ее оконце.
Он пел: «О, красная любовь!
О, ты, несчастная любовь!
Как небо – синяя любовь,
Белее инея – любовь!»
Он пел о всех цветах любви,
Твердил он все упрямей:
«Себя скорее назови
Прелестными устами!»
– Чабан! Зовусь я – Нафисат.
Но что тебе от имени?
Другого мне в мужья сулят...
Чабан, чабан, пойми меня!..
Ох, сердце рвется от тоски!
Умру, наверно, скоро я...
К нам каждый вечер старики
Приходят с уговорами.
Чабан, ужасен отчий гнев...
Но я была девчонкою,
Когда пленил меня напев
Про красную, про черную.
С тех пор твержу я вновь и вновь:
Любовь моя всесильная,
Ты – красная моя любовь,
Любовь – как небо – синяя!
Могу ль я стать чужой женой
С такой большой любовию?
Ложусь в постель... Ты с чаганой
Стоишь у изголовия...
Она поет... И нету сна!
Ни жалости, ни милости!..
Будь проклята ты, чагана!
Чтоб вдребезги разбилась ты!

Повстречались двое, нет ли?..
В поле иль у родника?..
Ох, любовь, закинув петлю,
Победит наверняка!
Так ли было, я не знаю.
Но Муса, как только мог,
Шел в аул, изобретая
За предлогами предлог.
То отбилась от отары
Матка – краше всех овец...
То должок напомнить старый
Попросил его отец...
То... Да просто так, без толка
Заглянул он по пути...
Мало ль хитрости у волка,
Чтоб к овечке подойти?..
Это все у нас смекнули –
От мальцов и до старух...
Но однажды, точно пуля,
Полетел по саклям слух.
Мол, с отарою своею
К роднику придя, Муса
С юной дочкой богатея
Толковал два-три часа...
Так, видать, ей было мило
Разговор с Мусой вести,
Что кувшин она забыла,
И пришлось ей отнести...
«Приходила по водицу,
А ушла – не знаю с чем» –
Так ехидная вдовица
Целый день жужжала всем.
Верить, нет ли тетке юркой?!
Впрочем, кто-то из ребят
Видел под чабаньей буркой
Две косички Нафисат...
Слух катился и вкатился
В Халимбеков пышный двор...
Но богач не торопился
Изрекать свой приговор.
«Мудрым людям не пристало
Верить россказням старух.
Раскричишься – толку мало,
Подтвердишь невольно слух».

Все описывать не стану,
Все известно в той игре
По старинному роману
О Тахире и Зухре.
Дочь богатого – красотка
Полюбила бедняка…
Сталь гремит, и свищет плетка…
Было так во все века...
Нет у любящих покоя,
Пышет гневом Халимбек...
Тут...
Но тут стряслось такое,
Что не знал прошедший век...
Жизнь переменилась разом.
Все понятия сместив,
Прокатился над Кавказом
Революции призыв.
Тучи рвутся... Через прорезь
Пронеслось по всей стране:
– Горец, эй!.. Подумай, горец, –
На какой ты стороне?..
Точно рог, вином налитый,
Наш родимый Дагестан
Друг у друга рвут бандиты
Из своих, из дальних стран.
Стоны, яростные клики...
Кто у нас не побывал?..
Бичехаров, и Деникин,
И какой-то генерал –
Самозванец и подонок...
С именами, без имен,
Кто – в мундирах, кто – без оных.
Шли враги со всех сторон.
Стоны боли, крики гнева.
Плач: «Аллах, нам помоги!»
Наши скудные посевы,
Отступая, жгли враги.
Край забрызган алой кровью...
Но и в этой маете
Нафисат на плоской кровле
Ждет, зовет:
– Муса, ты где?

Мусе событья – по плечу.
Они ему – на благо.
Он к комиссару Махачу
Решил идти с ватагой.
А если не возьмет Махач,
Друзья тотчас же с маху
К Атаеву помчатся вскачь,
Он под стеной Хунзаха...
Муса начистил свой кинжал...
Но в двери – стук и грохот.
Гонец от милой прибежал:
«Любимый, жди подвоха!»
«Что там узнала Нафисат?»
Муса пошел к сараю,
Но только в двери бросил взгляд,
Как вскрикнул, обмирая.
От гнева захватило дух,
Перевернуло душу:
Белеет вкруг куриный пух
И головы петушьи...
У двери – смятая трава,
И тут же на дорожке
Лежит овечья голова
И все четыре ножки.
Глядит Муса... Аллах велик!..
Какое безобразье!
Ведь что надумал злой старик –
Меня заляпать грязью!
Чтоб всем был ясен мой позор,
Чтоб стало очевидно:
«Вот, Нафиса, твой милый – вор,
Любить такого стыдно!
Крадет овец, у петухов
Сворачивает шеи...»
Но я ведь не из простаков...
Посмотрим, кто хитрее.

И Муса, найдя под дверью
Три объемистых мешка,
Подобрал и пух, и перья
До последнего пушка.
Взял мешки и, набивая,
Раздраженно хмурил бровь,
Набивал он, напевая:
«Ах ты, красная любовь!»
Взял он голову овечки,
Взял он всю четверку ног
И на угольях из печки
Все поджарил и испек.
На шампур их надевая,
Напевал он вновь и вновь,
Надевал он, напевая:
«Ах ты, черная любовь!»
Нагрузив мешки на мула,
Он тогда же, ввечеру,
Речкой вброд пришел к аулу,
К Халимбекову двору.
В дом вошел Муса, от злости
Даже побелев слегка,
Видит он: у бека – гости,
Два советчика-дружка...
– Халимбек!.. Свою добычу
Вор принес ко мне в сарай.
Вот они – остатки птичьи!
Благодарно принимай!
Это – головы петушьи!.. –
Разорвал Муса мешки. –
Это – пух!.. Твои подушки,
Как известно, велики!
Вот тебе овечьи ноги,
Вот – овечья голова!
Чтоб не портились в дороге,
Я поджарил их сперва!
Там, за дверью – мул для вора,
Чтобы задом наперед
Вор проделал круг позора...
Пусть любуется народ!
Но воров здесь целых трое...
Кто ж сначала примет срам?
Бек, ты – первый по разбою...
Может, первый сядешь сам?
А твои два друга – все вы –
Позже примете позор!..
Бек багровым стал от гнева:
– Замолчи, зурнач и вор!
– Я не вор! Но что-то все же
У тебя я украду –
То, что мне всего дороже:
Нафисат – мою звезду!
Нафисат вплыла, как пава.
Говорит она отцу:
– Да не ты ли Хужияву
Приказал забить овцу?!
Да не ты ли, не вчера ли,
Точно туча, зол и хмур,
Повелел, чтоб ощипали
Тридцать петухов и кур?!
Что ж Мусе чинишь обиду?
– Вот и вскрылось воровство!
Закричал Муса... Мюриды
Наскочили на него.
Трое валят на колени,
Двое – на спине Мусы,
Рвут его, как рвут оленя
Разъярившиеся псы.
С мощных плеч содрав черкеску,
Разорвали на клочки...
А Муса смеется дерзко:
– Ничего! Все – пустяки!
Навалились всей оравой:
– Все равно тебя казнят!
– Ничего! Умру во славу
Черноокой Нафисат!
Я умру во имя долга!
Торжествуй, злодей отец!
Веселиться вам недолго.
Приближается конец.
Всех богатых негодяев...
Близко правды торжество.
Слышу, мчится к нам Атаев,
Скачут конники его!..
– Замолчи!.. –
Мусу скрутили.
На полу чабан лежит,
Черный ус грызет в бессилье...
– Добивать? – спросил мюрид.
– Пристрелить его?..
– Не надо,
Не такие времена! –
Халимбек вздохнул с досадой. –
Осторожность нам нужна!
Поспешим – себя ославим
За расправу без суда.
Лучше мы его отправим
К черту в зубы – в Акнада!

И Мусу потащили на муки.
Путь нагорный – обрывист и крут.
Крепко-накрепко стянуты руки,
Два мюрида беднягу ведут.
Отбиваться? Кричать? Бесполезно!..
По тропинке с опаской иди!
Чуть оступишься – свалишься в бездну!
Не спеши! Акнада – впереди.
Хуже места не сыщется в мире,
Чем зловещая эта тюрьма.
Узник в этой кавказской «Сибири»
Умирает иль сходит с ума.
Сколько там загубили отважных,
Кто смириться с насильем не смог!..
Днем и ночью за стражником стражник
Охраняют промозглый острог.
Не бывало еще человека,
Кто бы вышел оттуда живой...
Бросят в двери огрызок чурека,
Сунут плошку с гнилою водой.
Может статься, лишь в день рамазана
Расщедрятся на горсть толокна.
Что за стенами?.. Поздно иль рано?
Щелки нет, а не то что окна...
Кто пришел сюда крепок и молод,
Через год – точно дряхлый старик...
...Что Мусе голодуха и холод?
Он – чабан, он к лишеньям привык...
У бедняги – другие тревоги,
Мысли тяжкие давят и жгут.
Ведь пока он томится в остроге,
За другого ее отдадут!..
Неужели все песни допеты?
Придушили, убили любовь?
Ох, любовь! Ты – из красного цвета.
Ты черна, как засохшая кровь!

– Потерпи, Муса, немного!
Сердце к встрече приготовь!
Собирается в дорогу
Нафисат – твоя любовь.
О Муса! Твой взгляд мне снится…
Не оставлю я Мусу!
Из погибельной темницы
Скоро я тебя спасу!
Я хурджины наполняю,
Хоть никто мне не помог.
Вот она – буза хмельная.
Вот – бараний жирный бок.
Из муки пшеничной лучшей
Я лепешек напекла.
И с собой – на всякий случай,
И одежду я взяла.
Мне к Мусе добраться надо
По дороге по любой!..
Одолеет все преграды
Красная моя любовь!

Вышла в путь Нафиса – спозаранку,
В час, когда старики еще спят.
По тропинке восходит горянка,
Выше, выше – идет Нафисат...
Выше, день на пути обгоняя,
Выше, – ночь позади отстает.
Что ей, смелой, тропа ледяная?!
Вровень с тучей горянка идет.
Оттянула ей плечи поклажа,
Выше, вверх – по тропинке любой!
Все идет и не ведает даже,
Кто с ней рядом... А рядом – любовь!
В разных обликах – в черном и красном –
Чуть приметно скользит на пути.
На уступе, на месте опасном
Руку даст и успеет спасти...
Вот и кончена злая дорога.
Наверху, у истока дорог
Возвышается сумрачно, строго
Акнада – трижды клятый острог...
Нафисат заметает пургою,
Щеки ветер сердитый сечет.
Все ж она разглядела, что трое,
Трое стражей стоят у ворот.

– О, стражи, салам! Что джигиты вы все,
Приметно по гордой осанке.
– Чего тебе нужно?
– Пришла я к Мусе.
Друзья, помогите горянке!
– Да кто он тебе?
– Он – возлюбленный мой!
Желанный жених... Я – невеста.
– Ступай, черноглазая, лучше домой!
Невесте в остроге – не место!
– Нет, я пошутила... Ваш пленник – мой муж.
– Кто дал вам на свадьбу согласье?
– Сердца наши дали. Веление душ...
Любовь своей высшею властью!
– В какой вас мечети женили? Когда? –
Спросил ее стражник построже.
– Мы здесь и поженимся. Здесь, в Акнада!
Сегодня. Ни раньше, ни позже!..
Джигиты! Я шла через холод и тьму,
Так боязно было, так жутко!
Хотя б на часок пропустите в тюрьму!
Пустите хотя б на минутку!
Суровые стражи молчанье хранят.
Не видят, что с девушкой рядом,
Что рядом с дрожащей как лист Нафисат
Другая – с пронзительным взглядом.
А женщина эта – нездешней красы,
Подмогу свою предлагая,
Шепнула горянке:
– Плесни им бузы!
(Любовью звалась та – другая.)
И девушка, следуя слову Любви,
Кувшин торопливо достала:
– Хлебните! Огонь запылает в крови!
И холода – как не бывало!
Понюхали стражи – буза хороша!
Понюхав – согрелись как будто.
Хлебнули... И разом взыграла душа:
– Что ж, пустим ее на минуту?..
Со скрипом открыли тюремную дверь,
Для женщины, может, впервые.
Вошла Нафисат... Что-то будет теперь?..
И слышат сквозь дверь часовые:

– Муса! Муса! Я – Нафисат!
Вот я стою у двери.
– Ты?.. Ты явилась в этот ад?!
Ты – Нафисат?.. Не верю!
А голосок и вправду твой!
Вот личика не вижу...
Щекою повернись!.. Постой!
Тебя я шлепну трижды...
Ведь ты виденьем можешь быть...
Приснилось мне, быть может?..
– Любимую при встрече бить?!
На что оно похоже?!
А я-то лезла вверх и вниз,
Взбиралась днем и ночью...
Как похудел ты!.. Повернись!..
Ну да, рубашка – в клочья!
Но я другую принесла.
Ты обносился лихо!
Похоже, что тебя рвала
Ветвями облепиха.
– Пускай я ободрался в кровь, –
Но здесь ты, долгожданная!
Ты – красная моя любовь!..
Любовь моя желанная!..
Привыкли к темноте глаза,
Хоть видят все – в тумане.
– Кувшин нащупал? В нем – буза.
А рядом – бок бараний.
– Благодарю! –
Муса умолк.
И – что скрывать – затрясся.
Он, как зимой голодный волк,
Впился зубами в мясо.
Все, все до косточек обгрыз,
Все обсосал он жадно.
– Возлюбленная, не сердись!
Оголодал изрядно!..
Зато сейчас я – как в раю... –
Муса, забыв печали,
Так обнял милую свою,
Что кости затрещали.
К губам любимой он приник
И целовал так сладко,
Что там, за дверью, часовых
Забила лихорадка.
Толкаясь, смотрят сквозь глазок,
Чем кончилось свиданье,
Глядят... И вдруг их сбило с ног –
Лишились вдруг сознанья...
Очнулись... Никого в тюрьме –
Ни узника, ни гостьи,
Лишь слабо светятся во тьме
Обглоданные кости.

Где Муса?
Смотря влюбленно
На родную Нафисат,
С нею он бежит по склону
Вниз, к Атаеву в отряд,
Чтобы вместе встать под знамя
Самых честных, молодых...
С распростертыми руками
Взял Атаев их – двоих.
О делах четы удалой
И поныне говорят,
От Мусы не отставала
В ратном деле Нафисат.
Оба в дни войны гражданской –
Правой, яростной войны –
Шли тропою партизанской,
Чести воинской верны.
А среди руин и пепла,
В боевом дыму, в огне,
Их любовь вдвойне окрепла,
Стала прочною вдвойне...
Возродили человека
Те геройские года,
А от своры Халимбека
Не осталось и следа...
...Вот как, Солнце, дело было...
Ну, скорее дай ответ,
Близорукое светило:
Есть у нас любовь иль нет?
Посмотри, какие пары
На свидания спешат...
И они еще не стары –
И Муса, и Нафисат,
Потому что сердце греет.
Красно-черная, как кровь,
И вовеки не стареет
Наша горская любовь!