Не верю, что в космической дали
Вокруг Земли летают корабли.
Когда б они из мрака свет бросали,
Летучих звезд земные близнецы, —
К ним запасные части на базаре
Имели б тегеранские купцы…
В набег привычно царствие товара
Цен золотую двинуло орду.
Вдоль лавок тегеранского базара
По лабиринтам крытым я иду.
Мерцает обольстительно с рассвета
Прославленная в мире бирюза,
Как будто персиянок из Мешхета
Зеленовато-синие глаза.
Таинственный над ней струится пламень,
Как свет небес, начавших вечереть.
И кажется — зазывно шепчет камень:
«Купи меня, чтоб после не жалеть!»
Жемчужины сиятельные в сборе,
Как на парад выходят мировой.
Добыть сумели их в Японском море
Ныряльщики, рискуя головой.
Чем более товара, тем дешевле
В лавчонках он,
похожих на шатры.
И только исключением издревле
Являются персидские ковры.
Гляжу на них и вижу я поляны
Вблизи Хунзаха с небом во главе,
Где зорями наполнены тюльпаны
И куропатки прячутся в траве.
Купить вас заклинает зазывала
Громкоголосый,
с бородой густой,
Когда бедны — хоть четки из сандала,
А при деньгах — хоть перстень золотой.
— На счастье, уважаемые гости, —
Кричит другой,
усердствуя с утра,
Слонов купите из слоновой кости,
Купите амулет из серебра!..
Слыхал я, что такие амулеты
Под небесами всех на свете стран
Измены отвращают и наветы,
Уберегают от сердечных ран.
Готов,
любуясь тонкостью чекана,
Признать, что кубачинцев мастерство
В прямом родстве с искусством Исфагана
И обладает почерком его.
А вихрь платков тавризских на базаре
Напоминает,
грея зеркала,
Мне свадебные пляски в Цудахаре
И женские не руки, а — крыла.
Казалось, все настойчивей и резче,
Людей встречая каждый раз гуртом,
Взывают ослепительные вещи:
«Купите нас, чтоб не жалеть потом!»
Схож исстари с чистилищем и раем
Базар, где, прозорлива и слепа,
К товарам льнет и караван-сараям
Густая разномастная толпа.
Кого в ней нет!
Бродяги и туристы,
Хаджи здесь и китайский баламут,
Газетчики, воры, контрабандисты,
Ватаги хиппи и посольский люд.
Иду по тегеранскому базару,
Где свой товар в рассветные часы
С прошедшим и сегодняшним на пару
Планета положила на весы.
Все продается, что имеет цену,
Что спрос имеет в наши времена.
И даже есть на черную измену,
Как на товар, здесь красная цена.
И вряд ли могут в звездном океане
Мчать корабли над вымыслом земным,
Раз запасные части в Тегеране
Не продаются на базаре к ним.

На торжище, как на аренду,
Вновь две выходят стороны,
Одна — заламывает цену,
Другая — не дает цены.
Базарной схватке почитают
Они неторопливый лад
И торговаться начинают,
Как перетягивать канат.
Две стороны, как два атлета,
Достойна чья друг друга суть,
Не потому ль, что власть расчета
Одну им страсть вложила в грудь?
Кто верх возьмет из них в упорстве,
Неведомо и знатокам,
И не спешат в противоборстве
Они ударить по рукам.
Являясь многого мерилом,
Цена товара в свой черед,
Как будто пламя над горнилом,
То возлетит, то упадет.
И на базарном зодиаке
Все знаки ей посвящены.
Глядят досужие зеваки
На вечный бой из-за цены.
Из-за нее бывали схватки
Пожарче тех,
когда в игре
Один другого на лопатки
Бросает лихо на ковре.
Цена распутна и лукава
И потрафлять должна купцу.
Воистину продажность нрава
Ей искони была к лицу.
Спрос на товар ей потакает
На всех подлунных берегах.
Цепа товара возникает
Не в мастерских, а на торгах.
Она мышей летучих слухом
Магически наделена
И обладать собачьим нюхом
Во все умела времена.
Учует первая, к примеру,
(То возлетит, то упадет),
Неурожай, войну, холеру
И на верхах переворот.
Клянусь, когда бы нам в угоду
Она, держа по ветру нос,
Взялась предсказывать погоду,
Всегда бы верным был прогноз.
Играючи людской судьбою,
Она видала, и не раз,
Владык, склоненных пред собою,
Как совершающих намаз.
Ее считать канатоходцем
Мечтатель рыночный привык:
Вот пошатнется, вот сорвется,
Вот золотой затмится лик!
И должен я не без досады
Сказать,
слагая этот стих:
Цена изменчива, как взгляды
Журнальных критиков иных.
Порою, как пивную пену,
Чтоб высока была она,
Они того вздувают цену,
Чьим сочиненьям грош цена.
Хвала мастеровому дару!
И честно в каждой стороне
Цена пусть будет по товару,
Товар пусть будет по цене!
И там, достойные рутины,
Плодятся бездари вокруг,
Где мастера
лишь в день кончины
Цена осознается вдруг.
Ханжи прикинуться хаджами
Сумели в наши времена —
И совесть этими ханжами
В живой товар обращена.

Театру базар Тегерана
Под стать с незапамятных пор,
И в драмах не терпит обмана
Жизнь — главный его режиссер.
В ее постановках нет места
Для щедрых, возвышенных чувств,
Сильней здесь и слова и жеста
Кармана властительный хруст.
И в сценах продажи и купли
Здесь призваны разных мастей
Играть не бесстрастные куклы,
А люди, не пряча страстей.
И, верный речистому дару,
Слагает впрямь как на духу
Похвальное слово товару
Купец, словно сват жениху.
Но вновь покупщик несговорчив.
Не веря купцу, как лисе,
Он, словно невеста, разборчив,
Которую сватают все.
Не станет податливым воском
Хозяин товарной орды.
Под стать театральным подмосткам
Базарных лавчонок ряды.
И нет ни конца им, ни края,
И словно сюда на «гастроль»
Случайно попал я, играя
Статиста носатого роль.
Я просто участник массовки,
Для этого мне никакой
Не требовалось подготовки
Актерской и языковой.
И мною освоена даже
Персидская фраза одна —
Могу вопрошать:
— Какова же
Последняя будет цена?
А рядом, порочный и славный,
Даруя печаль и восторг,
Усердствует в роли заглавной
Владыка по имени Торг.
Мир целый держа на примете,
Властительней прочих владык,
Что все продается на свете,
Считать он издревле привык.
Продажны, мол, песня и танец,
И совесть — товару сродни,
И нет у любви уже таинств:
В товар превратились они.
Все сущее в мире
он, присный,
На шумных базарах годин,
Имея расчет закулисный,
На собственный мерит аршин.
Мол, все заклинанья бумажны,
Мол, свет обезумел давно,
В нем радиоволны продажны
И схоже со шлюхой кино.
О чести к лицу ль бизнесмену
Рядить,
воспарив к облакам?
Назнача последнюю цену,
Ударить пора по рукам!
Не шелк с караваном верблюжьим
Плывет сквозь пустынную тишь.
— Чем нынче торгуем?
— Оружьем!
Дает наивысший барыш!
Там пулей поставили точку,
Там угнан опять самолет.
И слышится:
— Деньги на бочку! —
Разбой обретает почет.
Посольская нота — химера,
Она не страшит никого.
— Купите, купите премьера
Со всем кабинетом его!
И, к новым проделкам готовясь,
Доволен не зря сатана…
— Замарана, лорд, ваша совесть,
За черную нефть продана!
По воле великого Торга,
Когда это надо,
швырнут
Живого в объятия морга,
А мертвого к жизни вернут.
И, сердцем придя в сокрушенье,
Восточный философ исторг:
— Мир грешен, и правит им мненье
Владыки по имени Торг.
С пером ты по этому миру
Пройди, неподкупная Честь,
Каких и не снилось Шекспиру,
Трагедий в нем нынче не счесть.

— Война, говорите?
— Что делать: война!
— Платите!
— Последняя ваша цена,
Но кровь дешевеет, учтите!
За ребра подвешен соперник на крюк:
— Плати отступного,
А то, брат, каюк!
— Чуть сбавьте! — хрип слышится снова.
Старик у молодки, как снег у весны,
Ночует во славу
Последней цены,
Вновь джиннов потеша ораву.
Обрел по наследству богатство дурак:
— Прислуживай, разум,
Даю четвертак! —
И разум откликнулся разом!
Как с ясного неба свалившийся вдруг,
Здоровья последнюю цену
Недуг
Дает, не прибегнув к безмену.
— Эй, сколько ты стоишь, вчерашний вещун,
Что рьяно
Глаголил с высоких трибун?
— Не стою теперь ни тумана!
Ложь Истине шепчет: что хочешь проси,
Но только за это
Язык прикуси —
И в золото будешь одета!
Уродство беснуется с пеной у рта:
— Последнюю цену
Скажи, Красота!
— А сколько с меня за измену?
Спросила папаха:
— Скажи, голова,
Цена тебе красная впрямь
Какова?
— Узнаешь! Сперва дай надену!
И красную цену лихой голове
Узнала папаха,
Оставшись в траве
На поле кровавом, как плаха.

Сторговать бы песню на базаре,
Заплатив лишь стоимость чернил,
Но опять я,
будучи в ударе,
Взял пандур и песню сочинил.
Видно, делать это мне не внове,
И, клянусь,
не ягода кизил,
А зарделась в слове капля крови,
Словно взял и сердце прострелил.
Легче было б общего напева
На базаре песню сторговать,
А не лазить самому на небо,
Тайных слез в ночи не проливать.
Я страдал, но обреченно кто-то
Произносит, глядючи во тьму:
— Ты пиши, когда тебе охота,
Только, верь, все это ни к чему.
Устарели вздохи на скамейке,
Глянь: на ней играют в домино.
Что стихи, брат, если ни копейки
Жизнь не стоит. То-то и оно!
С той поры, как предок на верблюде
Путь через пустыню проложил,
Много сказок выдумали люди,
А кончалось все на дне могил.
Землепашец, государь и нукер
Уходили.
Не сочтешь могил.
Ты пиши, пиши, но знай, что флюгер
Многих правдолюбцев пережил.
Если лет неодолима память,
Велика ль цена горючих слез?
Память, говоришь? Какая память?
Бабий Яр травой уже зарос.
Жизнелюбы, напрягаем силы,
Словно на последнем берегу.
И, как волны, множатся могилы,
Замерев безмолвно на бегу.
Утверждал один, что смерти нету,
Искушал лукавицу судьбу
И не знал, что близкой смерти мету
Носит сам на безрассудном лбу.
Тайно смерть на людях ставит знаки,
И на жизнь не велика цена.
Унесли две атомных атаки
Сонм людской! Прожорлива война!
Вот гляди: на этом камне стертом
Тень того, кто словно дым исчез.
В одночасье, если верить мертвым,
Рухнули на землю шесть небес.
Все века двадцатое столетье
Затмевает по числу могил.
А еще в запасе — бомба третья…
К смерти мир себя приговорил.
Ты пиши стихи, коль есть потреба,
Только помни, сжав перо в руке,
Что уже само седьмое небо
Всякий день висит на волоске.

Руками скорбно потрясая,
Себя жестоко били вновь
Шииты в день шахсай-вахсая
И лица раздирали в кровь.
— Зачем живем мы в царстве блуда,
Где не ценнее жизнь, чем прах?
Будь милосердным
и отсюда
Скорей нас забери, аллах!..
И, на могилы взгляд бросая,
Склоняя голову опять,
Порою сам шахсай-вахсая
Не мог я в мыслях избежать.
Казалось: вся земля в могилах,
Куда ни глянь — сплошной содом.
Был улыбнуться я не в силах,
И жгли стихи меня стыдом.
Кровоточила грудь, как рана,
Ударов сыпался черед,
Но выплывал, как из тумана,
Надежды белый пароход.
И мой шахсай-вахсай кончался,
И пробивался в сердце свет,
И я, как мальчик, забывался,
Что был Айтматовым воспет.

Был, как шахсай-вахсай, мой сон,
И на рассвете, встав с постели,
Я в тегеранском «Парк-отеле»
Поспешно вышел на балкон.
И свежевымытое утро
Меня пленило блеском чар.
А солнце было рыжекудро
И направлялось на базар.
Спросил я солнце:
— Чем торгуешь?
Быть может, золотом колец?
— Заезжий гость, о чем толкуешь,
Не ювелир я, не купец.
И, шествуя по всем базарам,
Я ничего не продаю,
А золотые кольца даром
Хорошим людям раздаю.
И выметаю в час игрений
С базаров метлами лучей
Я мусор лживых заверений
И пыль обманчивых речей.
Пока горю, мир будет вечен!
— Ах, солнце, лучше бей в набат:
Мир обезумевший беспечен,
Доверчив и подслеповат.
Иные вертят им привольно,
А жизнь его тонка, как нить. —
Здесь вышел мир вперед:
— Довольно!
Меня не смеешь ты хулить.
Я жизни верная основа,
Опора всех его опор.
В моих устах бессмертно слово,
Как на плечах вершины гор.
И знай, что всякого тирана,
Задумавшего мной вертеть,
Я на оси своей и впредь
Смогу подвесить, как барана.
Известно: чем древней изделье,
Тем выше на него цена,
А как изделье был досель я
Древней, чем звезды и луна.
И, сотворенный безупречно,
Дышу любовью и тоской.
В пространствах собственных навечно
Прописан мною род людской.

Если сотканные в Иране
На ковер положить ковер,
То могу я сказать заране,
Что родится гора всех гор.
Если сотканные в Иране
Расстелить ковры как один,
То предстанет, скажу заране,
Величайшая из долин.
Писан киноварью тюльпана
Иль под цвет бирюзы узор?..
Больше прочих ковров Ирана
Мне запомнился Шах-ковер.
Может, я небеса обидел,
Но подумал,
ковром пленясь,
Что таких, как на нем, не видел
Радуг на небе отродясь.
Слишком просто назвать красивым
Яркий вымысел старины.
Шах-ковер мне казался дивом,
Вправду нету ему цены.
Сто искуснейших персиянок
За год выткать его смогли,
Воплотили сто басурманок
Облик отческой в нем земли.
«Наша Персия золотая»
Нарекли они свой ковер.
Торгашей налетела стая
И к нему обратила взор.
И, ломя последнюю цену,
Продавала его не раз.
И, владельцев запомня смену,
Скрылся за морем он из глаз.
Но приходит однажды белый
Пароход, что надеждой зван.
Через годы, живой и целый,
Возвратился ковер в Иран.
Не последней цены ль он данник?
И под небом его страны
Говорю,
очарованный странник:
— Шах-ковер, тебе нет цены!

Я, в пределы мира вторгшись,
Где страстей не гаснет пыл,
Наблюдал за буйством торжищ
И при этом говорил:
«Пусть становится дешевле
В мире хлеб из года в год,
Но дороже и душевней
Станет слово в свой черед.
Покупается одежда
Пусть задешево вдвойне,
Только б вера и надежда
Не снижалися в цене.
В баре девочкам за выход
Пусть заплатит фирма вновь,
Лишь бы не искала выгод
Драгоценная любовь.
Пред купцом мы не ударим
В грязь лицом,
не из таких,
А что женщинам подарим,
Будет дорого для них!
Пусть умчится сочиненье
Вдаль, завидно, сквозь года,
Но дешевле вдохновенья
Будет рукопись всегда».

Под небом твоим повидавший немало,
Тебя покидал я, Иран.
Дымил паровоз у платформы вокзала,
Словно куривший кальян.
И солнечным утром
не жизни ли ради,
Где яблонь извечен меджлис,
Меня провожал жизнелюбец Саади
И женолюбец Хафиз.
Летел к персиянкам —
земным чародейкам
Мой взгляд, словно ловчий сапсан.
И всем говорил: «Ассаламу алейкум!» —
Я, покидая Иран.
Из окон вагона мне виделись горы
И гнезда на ветках дерев.
Гимн жизни слагали крылатые хоры,
Радостен был их напев.
И юность в честь жизни
сходилася в пары,
Был мир — словно брачный чертог.
И жизни во славу шумели базары
У перепутья дорог.
Хоть счет они знали рублям и копейкам,
За словом не лезли в карман.
И жизни сказал:
«Ассаламу алейкум!» —
Я, возвратясь в Дагестан.

К ракетам — не секрет —
В продаже части есть,
А к нашей чести — нет,
В чести храните честь!
Над Черной речкой кровь
Дымилась на снегу,
Но вновь, и вновь, и вновь
Пред честью мы в долгу.
А тем, кто честь продаст,
Загубит свой талант,
Оружья не подаст
Незримый секундант.
В любые времена,
В дни мира и войны,
Дана нам жизнь одна,
Которой нет цены.
Друг,
памяти держись,
Не рви с минувшим связь.
Платили жизнь за жизнь,
Под пули становясь.
За отчую страну
Была, и не одна,
Заплачена в войну
Последняя цена.
И, вставший под ружье,
Как рядовой солдат,
Смог заплатить ее
В бою мой старший брат.
В любые времена,
Что следует учесть,
Последняя цена
У всех в запасе есть.
Суров ты, как гранит,
Иль ангел во плоти,
Но если долг велит
Платить ее —
плати!