Я — Дагестана пес сторожевой

Я — Дагестана пес сторожевой,
Лишь свистнет он,
к его судьбе причастный,
Вновь вздрогну, как от раны ножевой,
И полечу на этот зов всевластный.

Его вершины, славу, письмена
Не я ли охранять давал поруку?
И впредь с любовью женщина одна
На голову мою положит руку.

И одолев в честь собственных заслуг
Я вплавь громокипящие потоки,
Несу дозор у входа в звездный круг,
Где по ночам беседуют пророки.

Того, кто в грудь вложил небесный порох...

Того, кто в грудь вложил небесный порох,
Благодарю за чудное добро.
И тем спасибо, милостью которых
Имею я бумагу и перо.

Слагали люди вымыслы умело,
И волей их всю землю был готов
Несть бык один…
Твори, как мастер, дело,
Не поучая прочих мастеров.

И сказано в заветах было старых
Еще при достопамятной поре:
Пусть гончары рождаются в Балхарах,
А циркачи рождаются в Цовкре.

Довольствуюсь лишь собственным наделом,
Где я судить способен, как знаток,
А речь держать пред незнакомым делом —
Что шерстяной просверливать клубок.

Положить бы время мне в сберкассу

К моему покаянному гласу
Вы прислушайтесь в зрелости лет:
И не деньги,
а время в сберкассу
Положите — даю вам совет.
И с меня брать пример вам не надо,
Забывал я,
гульбой обуян,
Что у времени праздного лада
Дутый слог и дырявый карман.
Бросив на ветер красное злато,
Смог купец возвратить его все ж,
Ну, а дней и ночей,
что когда-то
Просадил я, уже не вернешь.
Лишь закрою глаза под луною,
Как, фальшивым монетам под стать,
Начинают, убитые мною,
За спиною минуты сверкать.
Положить бы мне время в сберкассу,
Чтоб его я с процентами снять
Мог на подступах к смертному часу
И заполнить стихами тетрадь.

Поэты пушкинской плеяды

Поэтов звездный лик умножил я собой.
Пушкин
«Когда б не Пушкин,
Ваши имена —
Как утверждать иные рады —
Сверкали б ярче в наши времена,
Поэты пушкинской плеяды.
Случилось вам во времени стези
Скрестить с дорогой внука Ганнибала.
И голос рек, сверкающих вблизи,
Рокочущее море заглушало».
Вольны другие утверждать подчас
Противоборством вскормленные взгляды:
«Когда б не Пушкин,
Кто б слыхал о вас,
Поэты пушкинской плеяды?
Собой поэтов он умножил лик,
Как сам признался честно и беспечно.
Родоначальник должен быть велик,
Чтоб целый род прославился навечно».
Никчемный спор…
У мира на виду,
Что есть предел заманчивой отрады,
Хотя б одну затеплить мне звезду
И стать поэтом пушкинской плеяды.

Письмо из Бейрута Чингизу Айтматову

Ты помнишь, Чингиз, как в Бейруте с тобой
Однажды мы вместе гостили?
От моря и неба шел свет голубой,
И улицы вдаль нас манили.
Нам город дарил безмятежный приют,
Прекрасен и днем был и ночью.
Парижем Востока считался Бейрут,
Я в том убедился воочью.
Все флаги в порту из приморских сторон,
Туристы, купцы,
и едва ли
Забудем мы женщин различных племен,
Что гурий собой затмевали.
Араб аравийский вблизи казино,
Подъехав к отелю в машине,
«Желаю…—
стал розы бросать он в окно,—
Я счастья моей синьорине!»
Манила реклам золотая напасть,
Светясь от земли и до кровли.
Казалось,
что город весь отдан во власть
Ремесел, услуг и торговли.
«Купите, мадам, это редкий браслет!» —
«Ценою он слишком прекрасен», —
«Отказ ваш в меня разрядит пистолет,
И снизить я цену согласен».
Никто не врывался в дома со стрельбой,
Качала луна колыбели.
Забыть не могу, как под вечер с тобой
Мы в клубе армянском сидели.
И кто-то в застолье промолвил:
«Споем!»
И тут, распахнув себя щедро,
Запели армяне о чем-то своем
Под шелест ливанского кедра.
А помнишь ливанца с крестом на груди,
Что в баре
за огненным зельем
Сидел с мусульманином Мухаммади,
И оба искрились весельем?
И речи вели на одном языке
О милой стране, что едина.
Бил колокол храма,
и невдалеке
Вновь слышался зов муэдзина.
«А помнишь, Чингиз?..» —
я воскликнуть не раз
Готов из былого Ливана.
Мы в дом Джамбулата пришли,
и в честь нас
Велел он зарезать барана.
И горных вершин серебрились снега,
И мирен был свод над горами.
Держал тогда власть, как быка за рога,
Страну возглавлявший Караме.
Сорвавшись, звезда отлетела во мрак,
И канула в вечность минута.
Убит Джамбулат — наш с тобою кунак,
И прежнего нету Бейрута.
Бывало, евреи с арабами в нем
Повздорят вдруг —
слово за слово,—
Но не прибегают к обмену огнем
И мирно соседствуют снова.
А ныне лик черен у белого дня
И слышится треск автоматов.
«Скажи, — палестинцы спросили меня, —
С тобой не приехал Айтматов?»
«Не смог в этот раз, — говорю я в ответ.—
Он пишет… Он на Иссык-Куле».
Вдруг вижу: седая,
молоденьких лет,
Выходит ливанка под пули.
И там, где в изломах дымится стена,
Войны уже не замечая,
Поет, обезумев от горя, она,
Убитого сына качая.
Над каждой строкой моей траур повис,
И здесь, где мы вместе бывали,
На сердце свое
я сегодня, Чингиз,
Беру твою долю печали.
Кому это выгодно? — ты рассуди.
Чьей дьявольской волею злою
Стреляет ливанец с крестом на груди
В ливанца, что венчан чалмою?
Кидаются в бой по сигналу ракет
Все стороны нынче упрямо,
Забыв, что Христа почитал Магомет
И не отвергал Авраама.
И если здесь пуля пробьет мою грудь
И будет смертельною рана,
Я знаю, Чингиз,
что направишь ты путь
Немедля в столицу Ливана.
А знаешь, вчера мне —
свидетель Бейрут —
Приснилось: на счастье, едины,
В обнимку по радуге дети идут
Израиля и Палестины.