Молитва

Молю, Всевышний: рассеки мне грудь,
Чтобы душа очистилась от скверны.
Бывали, и за то не обессудь,
Слова мои порою легковерны.
Не облачный, земной мне выпал путь,
Я предавался мыслям греховодным,
К тому же я считал себя свободным,
А может, вовсе не в свободе суть?
Слыхал, что в бездну адского огня
Отправил ты, не послабляя рока,
Певцов любви, что были до меня
Во всех пределах твоего пророка.
Но каяться ли в том, что пил вино,
Что всласть делил я с женщинами ложе?
А если б и покаялся – ты, Боже,
Поверить мне не смог бы все равно.
Но заклинаю, праведный судья,
В том моего не усмотри порока,
Что хадж любви, как мусульманин, я
Держал не только к женщинам Востока.
Ты мне другие отпусти грехи:
Обиду, нанесенную в гордыне,
И дружбу с подлецом, и те стихи,
Которые я не написал бы ныне.
Признаюсь по житейской простоте:
Меня в мечети люди не видали.
Где жил я, боже, ангелы и те
Святыми оказались бы едва ли.
Несу в душе я не один изъян,
Но верь на слово мне – я не безбожник.
И душу досмотри ты, как таможник,
Что заглянул для вида в чемодан.

Как лампада на окне любимой...

Как лампада на окне любимой,
Ночью песнь затеплилась во мне.
- Уходи! – с душой невоспалимой
Я сказал, - забыться дай во сне.
Но не по ее ли наущенью
Конь крылатый встал передо мной?
И умчался сон мой по ущелью,
С облаками слившись под луной.
Я молил: - Уйди, моя отрада,
Старых ран не береди и впредь,
Без того полшага мне до ада.
- Не спеши, успеешь умереть.
Ты заложник мой, а я – господня
Воля на эфесах высоты.
- Уходи. Ты не нужна сегодня,
Взорваны над пропастью мосты.
И тебе на торжище свободы
Грош цена с любовью наравне,
Где сошлись, как кровники, народы
В тайной скорби о былой стране.
- Вот перо и белый лист тетради,
верю в эхо слова твоего.
- Уходи, я в круговой осаде,
Как Шамиль в ауле Ахульго.
- Не забудь, что вырваться сумел он,
Отшвырнув гремучее ядро.
Вдохновись лихим его уделом…
Я открыл тетрадь и взял перо.

Магнитные дни

Года свои проводят межи,
Но все же по иной вине
С друзьями старыми все реже
Приходится встречаться мне.
Зову друзей поднять стаканы,
Но отвечают мне они,
Что стали чувственны их раны
К магнитным бурям в наши дни.
Солдат, прослывший храбрым малым,
Что в прошлом не страшился пуль,
В отставку выйдя генералом,
Бояться стал магнитных бурь.
Одну имели мы валюту,
Одни имели паспорта,
В одну откликнуться минуту
Могли друг другу неспроста.
Но нет теперь былой державы,
И разделяют многих нас
В ней пограничные заставы,
Возникшие в недобрый час.
Гляжу: исполнен день лазури,
Но нет друзей вокруг стола.
Ужели от магнитной бури
Мне тяжесть на сердце легла?

Помню: как-то у меня, бедняги...

Помню: как-то у меня, бедняги,
Онемела правая рука,
И новорожденная строка
Не запечатлелась на бумаге.
И сказала, в воздухе витая:
«Не горюй, Гамзатов, - это впрок.
У тебя и так огромна стая
На страницах книг тисненых строк.
Ста пророкам, бывшим на вершине,
Наложили на уста печать.
Новые стихи писать ли ныне,
Может, время – старые сжигать?
Ну, а если, как Адаму с Евой,
Доведется с женщиной опять
Быть тебе, то и рукою левой
Сможешь эту женщину обнять».

А тройка мчится...

Светлане Сорокиной
Вновь тройка белая заржала,
И я, часов заслышав бой,
На ней, как с гребня перевала,
Скачу, чтоб встретиться с тобой.
И ты, прекрасная Светлана,
Восходишь женщиной земной
В небесном отсвете экрана
Звездой вечерней предо мной.
И мне не раз перед экраном
Припоминалося окно,
Что ни годами, ни туманом
Поныне не заслонено.
В него папаху, словно сваху,
Метнул я к милой, но она
Мою косматую папаху
Вмиг вышвырнула из окна.
Что ж, до сих пор еще, как прежде,
Я, ветеран сердечных ран,
Смотрю в отчаянной надежде
На изменившийся экран?
Он отрешился от обмана,
От милосердия любви.
Прости, прекрасная Светлана,
За строки горькие мои.
Вот мчится тройка в чистом поле,
Летит по горной вышине.
Когда б в твоей то было воле,
Ты боль утешила б во мне.
Событий искреннее эхо,
Ты мне бы скрасила житье,
Когда б из уст твоих утеха
Слетела на сердце мое.
Но льется кровь, и нет лекарства
Для бедных в наши времена.
И на обломках государства
Безумцев пишут имена.
Нести, прекрасная мадина,
За то не можешь ты вины,
Что превратившаяся в джинна
Свобода не щадит страны.
Не откровенности ли ради,
Когда ты смотришь нам в глаза,
И в улыбающемся взгляде
Мерцает тайная слеза?
А может, грянут дни благие,
И я, воспев твою красу,
Тебя, любя, стихи другие,
Склонив колени, поднесу?
Поклонник твой, сижу в печали
Я с мыслями наедине.
Вновь кони белые заржали,
И сделалось тревожно мне.

Есть ли жизнь на Марсе?

Есть ли жизнь на Марсе или нету?
Кто мне приоткроет тайну эту?
В пурпур облаченная планета
Римлянами древними воспета.
Сеют хлеб ли, как у нас крестьяне,
Там на красных долах марсиане?
И вдоль рек, где красная вода,
Красные пасутся ли стада?
Что там нынче на устах хабаров,
И какие цены на базарах?
Есть ли страсть, как наша, там, что в силах
Пылким буйством отзываться в жилах?
Есть ли ртам у нынешних поэтов
Вольность без охранных амулетов?
Что о нас прознали марсиане?
Есть ли между ними мусульмане?
Бог войны там с войском между делом
Часто ли заходит к виноделам?
Честь земная, думается мне,
И на Марсе быть должна в цене.
Равен год их нашим двум годам,
Значит, я моложе был бы там.
Может, друг, нам к Палестине этой
Путь направить с первою ракетой?
Но скажи, не ведомо ль тебе,
Есть иль нет на Марсе КГБ?
Если есть, последует совету
Не менять планету на планету.

Ночей и дней все нарастает бег...

Ночей и дней все нарастает бег,
В Путь Млечный перейдет тропа земная.
Что завещать мне людям, белый снег,
Что завещать им, лошадь вороная?
Что в дар оставить: к милости призыв?
Иль зов к отмщенью, кровника достойный,
Чтоб говорили: видел сны покойный,
Под голову оружье положив?
Мы негодуем, мучаемся, любим,
Я сам себе и раб, и государь,
И, уходя, что мне оставить людям,
Связуя воедино новь и старь?
Родов ли зависть, схожую с проклятьем,
Вражду племен, коварство ли владык,
Что должен я в наследство передать им,
Покуда мой не окаменел язык?
Я не хочу, чтоб кровь лилась как ныне,
И покорялся заново Кавказ.
И кадий, необрезанный, в гордыне
Звал с минарета совершить намаз.
И, обращаясь с укоризной к веку,
Я говорю:
– Пусть тот из мусульман
Не совершить паломничества в Мекку,
Который даже не прочел Коран.
И, проникавший в роковые страсти,
Настанет час, –
я упаду с седла,
Где нет числа канатоходцам власти,
Канат высок, но низменны дела.
Горит светильник, что зажжен когда-то
Моим отцом вблизи ночных отар.
И вместе со стихами –
сын Гамзата –
Его я горцам оставляю в дар.

Всему свой срок приходит...

Всему свой срок приходит.
Под уклон
Арба моя с вершины покатилась.
Молю, Всевышний,
окажи мне милость
Своих зимой избегнуть похорон.
Затем чтоб на кладбище кунаки,
Пронизанные стужей, коченели,
И белые венчали башлыки
Их головы под вихрями метели.
Не дай, Аллах, мне умереть весной,
Чтоб, отложив любовные свиданья,
Невесты гор толпились предо мной
И черными их были одеянья.
Даруй мне тайно умереть, Аллах,
Чтоб четверо могильщиков умелых
Бестрепетно в отмерянных пределах
Земле Кавказа предали мой прах.
Осознавать отрадно будет мне,
Что друга не оставил я в кручине,
А враг не оказался на коне,
Лишившись вести о моей кончине.
Пусть спутники уверовают в то,
Что я заснул под дождик колыбельный
И вскоре догоню их на плато
Иль в каменной теснине сопредельной.
И бороду седую шевеля,
Старик промолвит, глядя на вершину:
– Я видел сам: в священную Медину
Ушел Расул проведать Шамиля.
И, улыбаясь, скажет обо мне
Правдивая красавица аула:
– Я нынче ночью нашего Расула
Среди поэтов видела во сне.

Гадалка

Девять камушков гадалка
Разложила предо мной.
Дом, дорога, перепалка,
Небо с бледною луной.
Бездна, венчанная тучей,
У горы во шрамах грудь.
Выпал жребий мне не лучший,
Но с дороги не свернуть.
Я пера коснулся рано,
И радела в облаках
Мне осилить зов шайтана
Мама с четками в руках.
Но велик соблазн проклятый,
И казаться стало мне,
Что, земной любви глашатай,
Я летаю, как во сне.
Не рассказывай, гадалка,
Как я жил себе во зло,
Иль тебе меня не жалко?
Не изменишь, что прошло.
Пред тобой ясней июля
Тайна завтрашнего дня.
Радость, слезы или пуля –
Что, гадалка, ждет меня?
Все приемлю я, что будет,
С Дагестаном в голове.
И меня пусть небо судит
По стихам, не по молве.

Воплощена в трех женщин жизнь моя...

Воплощена в трех женщин жизнь моя,
В одну из них влюблен безумно я,
Да вот беда: прекрасная, она
Со мною равнодушно холодна.
А женщина другая прямиком
Ко мне бежит по снегу босиком,
Но не мила она мне, не мила
И никогда желанной не была.
А третья – незнакомка – шепчет мне:
– Забудь тех двух и в яви, и во сне,
Со мной познаешь рай наверняка,
Смотри, как я красива и легка.
И сладостно и страшно. Кто она?
Стоит за ней Аллах иль сатана?

Может, джинны спятили с ума...

Может, джинны спятили с ума,
Иль себе природа изменила?
Господи, когда же это было,
Чтоб июль завьюжила зима?
И с тревогой в сизой вышине
Говорю сосне вечнозеленой:
– Знак благой подай душе влюбленной,
Не сдаваясь белой пелене.
Возносясь над бешеным потоком,
Ты скажи, свеча Кавказских гор,
Почему раздорам и порокам
Предаются люди до сих пор?..
На скалу холодную я руки
Положил в летучих облаках
И молю в отчаянье и муке:
– Дай терпенье разуму, Аллах!
Видишь сам, что многое понять я
Не могу в отеческой стране.
Удержав от гнева и проклятья,
В исцеленье ран содействуй мне.
Тут и там стреляют непрестанно,
К злобному привыкнув языку.
Разве мало нам Афганистана,
Вильнюса, Тбилиси и Баку?

Любил я женщин разного завета...

Любил я женщин разного завета,
И не кори за это страсть мою.
Одна из жен была у Магомета
Еврейка, обретенная в бою.
Уже Шамиль был венчан сединой,
Когда он, брачным не томясь заветом,
Армянку Анну объявил женой
И дал ей имя Шуайнат при этом.
И для любви от сотворенья света
Бог сделал женщин нации одной.
В том самолично в молодые лета
Не раз я убеждался под луной.
И, грешником прослывший неспроста,
Я женщин обнимал и в дни поста.