Первое стихотворение

В тот год, когда,
мечтая стать джигитом,
Еще не мог я оседлать коня
И на черкеске,
бабушкою сшитой,
Еще ни разу не носил ремня,
Однажды ночью, с чувством незнакомым
Проснувшись над грядою облаков,
Я написал в тиши родного дома
Две строчки по двенадцати слогов.
Настало утро.
И когда задачу
Решили в классе все ученики,
Листок бумаги под тетрадкой пряча,
Я к тем строкам прибавил две строки.
Но оттого, что мог заметить это
Учитель, презирающий обман,
Я чувствовал себя, как без билета
Сидящий в кинозале мальчуган.
Не торопясь ползли уроки,
будто
Ползла арба на горный перевал,
Но вот она, желанная минута, –
Звонок последний в школе прозвучал.
Класс опустел.
Тропинками аула
Мои друзья шагали по домам,
А я, задвинув двери ножкой стула,
Вернулся к незаконченным стихам.
Шестнадцать строчек написал я вскоре,
Затем исправил старых три строки,
Но в тишине за дверью в коридоре
Вдруг сторожа послышались шаги.
Мне стало страшно,
отчего – не знаю,
Быть может, оттого, что строгий дед
Знал в песнях толк
и был непререкаем
Во всех делах его авторитет.
Но оказался страх совсем напрасен:
Хорошим человеком сторож был.
Махнув рукой,
он мне за партой в классе
До вечера остаться разрешил.
И лишь потом,
удобный выбрав случай,
Он моему отцу решил сказать,
Что я стихи пишу
и что получше
За мной отныне надо наблюдать.
О первое мое стихотворенье!
Негаданно-нежданно ты пришло
И первые на свете треволненья
Мальчишескому сердцу принесло...
Весенней лаской улицы согреты,
Я радостный хожу среди друзей:
Ведь в первомайский номер стенгазеты
Я дал стихи за подписью своей.
Пораньше спать улегся,
а назавтра
Пылают стяги, будто бы костры,
И на стене висит, размером с «Правду»,
Печатный орган школьной детворы.
Вокруг гурьба читателей толпится,
Ведет веселый, шумный разговор.
И кто-то говорит,
что у цадинцев
Поэтом больше стало с этих пор.
Потом в колонну строились все дети.
И, задержавшись в здании на миг,
Я подбежал к висевшей стенгазете
И чуть не поднял от обиды крик.
Кто право дал без ведома поэта
Его стихи жестоко сокращать?!
Со всей, конечно, строгостью за это
Редактор главный будет отвечать!
Я бросился к директору и, плача,
Ему обиду высказал свою.
И, улыбаясь, он рукой горячей
Погладил нежно голову мою.
А вечером, на сцену клуба выйдя,
Я, сверстниками встреченный тепло,
Прочел стихи в несокращенном виде
Притихшей редколлегии назло.
А может, был не прав я
и ребята
Ко мне лишь были чересчур добры?
Легли на годы отсветы заката,
Но каждый раз до нынешней поры
Стремлюсь, друзья, в минуты вдохновенья
Отдать строке в полуночной тиши
Мне памятное первое волненье
И мужество окрепнувшей души.

Тост

Друзья мои, за что мы пить решили,
За что мы первый тост провозгласим?
За солнце. Мы, ей-богу, не грешили,
Своих любимых сравнивая с ним.
Пьем за цветы и за пернатых тоже.
Мне кажется, когда мы влюблены,
То все на них немножечко похожи...
За птиц, конечно, выпить мы должны.
За журавлей, они вдогонку зною
Отсюда улетают каждый год.
Пусть все они вернутся к нам весною,
И пусть удачен будет их полет.
Я тост провозглашаю в равной мере
За всех и певчих и непевчих птиц.
Гусь – не певец, но не его ли перья
Касались звонких пушкинских страниц!
Пью за оленя с гордыми рогами,
Стоящего над каменной скалой,
За то, чтобы, расплющившись о камень,
Упала пуля, пущенная мной.
Я пью за тополь, молодой и тонкий,
В прозрачных капельках дождей и рос,
Чтоб он вперегонки с моим ребенком,
Не зная бурь и суховеев, рос.
Пью за друзей и преданных и честных,
За всех, чья дружба свята и сильна.
За всех за нас и тех, чьи имена
Ни вам, ни мне покуда неизвестны.
За девочку! Я жил с ней по соседству,
Играл, за косы дергал на бегу.
Я эту девочку не видел с детства,
А не мечтать о встрече не могу.
Я пью за молодость и за седины,
За терпеливых женщин наших гор,
Которых многие у нас мужчины
Ценить не научились до сих пор.
Я пью, друзья, за тех, кто был солдатом,
Кто наше счастье отстоял в огне,
Я пью за моего родного брата,
Пропавшего без вести на войне.
За то, чтоб не исчез из жизни след
Друзей, которых с нами больше нет.
За то, чтоб ты, живущий, не забыл
Ни их имен, ни их святых могил.
Я пью за то, чтобы на белом свете
Опять до неба пламя не взвилось.
Я пью, друзья, за то, чтоб нашим детям
Пить за друзей погибших не пришлось.
За то, чтоб в мире было вдоволь хлеба,
Чтоб жили все и в дружбе и в тепле.
Всем людям хватит места на земле,
Как волнам моря и как звездам неба.
Я пью за то, чтоб не из века в век,
За то, чтоб мир был лучше год от году,
За то, чтоб не был малым человек,
Принадлежащий к малому народу.
За то, чтоб люди с гордостью похвальной.
Каков бы ни был их язык и цвет,
Могли писать свою национальность
На бланках виз и на листках анкет.
И пусть вражда народам глаз не застит,
Пусть ложь не затуманит честных глаз.
Короче говоря, я пью за счастье,
Провозглашаю, люди, тост за вас!

Стихи о времени

I
Летит по бездорожью, по дороге,
Минуя рубежи веков и стран,
Скакун неукротимый, быстроногий,
И нет на нем узды и нет стремян.
Ему, как дорогому гостю: «Здравствуй», –
Мы говорим с улыбкой на губах,
Себя вопросом мучая не часто:
«Он или мы, кто у кого в гостях?»
Летит скакун, под ним земля трясется,
Вокруг роняет пену конь шальной.
И белый след от пены остается –
Его мы называем сединой.
Летит пустыней он, дорогой людной,
Он сбрасывает всадника и кладь.
Он скачет прочь – за ним угнаться трудно,
Навстречу скачет – не легко поймать.
Мой друг, нельзя нам жить неторопливо,
Свободных дней у нас в запасе нет...
Летит скакун! Схвати его за гриву,
Вскочи ему, упрямцу, на хребет.

II
Годы детства мои,
как я вас не ценил;
Я мечтал, чтоб вы были короче.
Годы детства мои,
как я вас торопил;
Я спешил, вы спешили не очень.
Время, взяв меня за руку, в юность ввело.
И тогда лишь, начав торопиться,
Закрутило, пошло. И теперь, как назло,
Надо мной пролетает, как птица.
Сколько прожито мной?
Тридцать дней? Тридцать лет?
Или тридцать часов? Я не знаю.
Время, стой! Для чего ты торопишь рассвет
И свидания час обрываешь?
До чего ж твой характер на мой не похож!
«Не спеши!» – заклинаю тебя я.
Я когда-то тебя не ценил ни на грош,
Дни свои, как полушки, швыряя.
Ты спешишь. На деревьях желтеет листва,
Хлещут ливни, мутнеют потоки.
И неделю смололи твои жернова:
Я неделю писал эти строки.
Слушай, чертова мельница, короток путь,
Что дано совершить человеку,
Поломать тебя, ось твою, что ли, погнуть,
Перекрыть бесноватую реку?
Не прощая бесцельно прожитого дня,
Ось вращается, время несется, звеня,
С каждым днем все быстрее, быстрее...
Ход часов мы мечтаем замедлить, старея,
Дети время торопят, его не ценя.

III
Сначала время благосклонно к нам
И вместе с молодостью в изобилье
Рукам дарует силу, свет – глазам,
Уму дает мечту и сердцу – крылья.
Оно нам зажигает свет зари,
В весеннем небе зажигает звезды
II каждому из нас твердит:
«Твори!
Дерзай, лети, ты для полета создан!»
И мы творим, летим, но время вдруг
То, что дало, казалось, безвозвратно,
Как скаредный и вероломный друг,
Все начинает брать у нас обратно.
Все отнимает время, как назло,
Все, чем горды мы были, – силу, память.
Берет у нас кинжал, берет седло
И гасит звездный свет перед глазами.
И мы детьми становимся опять,
Лишенные всего того, что было,
И ничего не можем удержать
Мы пальцами, теряющими силу.
Любимая, поток бегущих дней
Все заберет, и спорить с ним напрасно.
Ему не тронуть лишь любви моей:
Ни сам я, ни года над ней не властны.

IV
Сегодня поздно я пришел домой,
Все отдыхает, все давно умолкло:
И лампочка, и стол рабочий мой,
И мудрые тома на книжных полках.
Лишь в тишине, пронизывая мрак,
Пульсирует чуть слышное «тик-так».
«Тик-так, тик-так» – мелодия проста,
По жизни с ней уносится частица.
«Тик-так» – и перевернута страница
Той книги, что не очень уж толста.
Не спит, не спит суровый счетовод,
Пусть даже сон давно царит над всеми.
«Тик-так, тик-так» – неспешен этот ход!
«Тик-так» – как быстро пролетает время!
Часы идут,
и тикают, и бьют...
Что сделал ты, прислушиваясь к бою?
Или пришлось вести им счет минут,
Бессмысленно растраченных тобою?!

Все, что в нас хорошего бывает...

Все, что в нас хорошего бывает,
Молодостью люди называют.
Пыл души, непримиримость в спорах,
Говорят, пройдут, и очень скоро.
Говорят, когда я старше буду,
Я горячность юности забуду,
От тревог и от дорог устану,
Говорят, я равнодушным стану.
Сделаюсь спокойным и солидным,
Безразличным к славе и к обидам,
Буду звать гостей на чашку чая,
От друзей врагов не отличая...
Если правда может так случиться –
Лучше мне сегодня ж оступиться,
Лучше мне такого не дождаться –
Нынче ж в пропасть со скалы сорвался!

Апрель

Летят, курлыча, журавли,
Спешат – не опоздать бы, –
У Небосвода и Земли
Апрель – начало свадьбы.
Друзья, поздравим Небосвод
Мы с выбором удачным.
Альпийский луг цветы несет
В подарок новобрачным.
В их честь хозяйки под капель
Большие ставят бочки.
В их честь, – да славится апрель, –
В лесу стреляют почки!
А птицы песни им поют
На все лады и трели
И гнезда маленькие вьют:
В апреле, как в апреле!
От умиленья горный снег,
Как старец, прослезился
И сразу в десять звонких рек
На склонах превратился.
Жених с невестой между тем
Сошлись на гребне дальнем.
И солнце кажется нам всем
Кольцом их обручальным.
Летят, курлыча, журавли,
Спешат – не опоздать бы, –
У Небосвода и Земли
Апрель – начало свадьбы!

Зима

В Москве клубится нынче снег,
Пришла пора белеть порошам.
Машины замедляют бег,
И ветер бьет в лицо прохожим.
Любя мороз, как москвичи,
С тревогой думаю невольной:
Хватает дров ли для печи
В горах учительнице школьной?
Еще я думаю про то:
Тепло ль в больнице Касумкента?
И есть ли зимнее пальто
В Москве у каждого студента?
Я взгляд бросаю из окна
Сквозь набегающие дали,
И на лице у чабана
Я вижу тень его печали.
Быть может, выбившись из сил,
Он под седыми небесами
На палку голову склонил
С заиндевелыми усами.
Ужель и там, у горных рек,
Трава засыпана снегами
И овцы разгребают снег
Кровоточащими губами?
Ужели нынче в январе
Тур не берет в горах подъемы
И бредит, гордый, на заре
О маленьком клочке соломы?
Но коль в трех метрах от жилья
Он свесит голову понуро,
Аварец не возьмет ружья,
А сено вынесет для тура.
Ужели там, где облака
Бредут дорогою небесной,
В безмолвье горная река
Висит, застывшая над бездной?
Я был актером.
Мне ль не знать,
Что, несмотря на пламя танцев,
Не сладко пьесы итальянцев
В холодном здании играть.
Сейчас, быть может, среди гор
Идет комедия Гольдони
И перед выходом актер
От стужи дует на ладони.
Я взгляд бросаю из окна.
Зима, но за ее погодой
Мне вся Абхазия видна
С ее изнеженной природой.
Ужель, не страшный для берез,
Опять придя в ее районы,
Погубит северный мороз
Неосторожные лимоны?
Как тяжело наряд сейчас
Нести бойцу погранотряда.
Моя душа тепла запас
Ему отдать сегодня рада.
Своим теплом желаю я
С друзьями честно поделиться.
Прошу вас взять его, друзья,
Оно вам может пригодиться.

Наследство

В домах горожане уснули,
Погасли огни в горсаду,
Читая названия улиц,
Я городом сонным иду.
Я имя «Махач Дахадаев»
Прочел на углу за стеной,
И вздыбилась лошадь гнедая –
Стальной военком предо мной.
В атаку за город он скачет,
И город, который не сдал,
Овеянный славой Махача,
Не городом – крепостью стал.
...Буйнакская в блеске последних
Еще не погасших огней.
Кумык двадцативосьмилетний,
Я вижу, проходит по ней.
Воспетый в сказанье и песне,
Услышанный мной в тишине,
Идет мой герой и ровесник
(Уже двадцать восемь и мне).
И встретил я имя Оскара,
Пройдя по Буйнакской квартал:
В те годы его комиссаром
В республику Киров послал.
Оскар с Улубием в предместья
Врывались под гром канонад...
Друзья, и теперь они вместе:
Их улицы рядом лежат.
Так что ж это: улиц названья
И стены да камень кругом?
Иль снова в ночи заседанье
Созвал Дагестанский ревком?
И снова работа, работа,
И темень – не видно ни зги,
И снова из-за поворота
Нацелились в спину враги.
Тьма ночи редеет и тает,
Роса оседает в саду,
Названия улиц читая,
Как будто бы книгу листая,
По городу молча иду.
Вокруг тишина:
ни прохожих,
Ни дальних гудков с кораблей.
Спит город родной мой, похожий
На песню о славе своей.

У кубачинцев

У кубачинцев нынешней весною
Я наблюдал, как тонко и хитро
Вплетает мастер кружево резное
В черненое литое серебро.
Стекло очков вооружает зренье,
Нетороплива чуткая рука.
В глазах – любовь,
а в сердце – вдохновенье,
Крылатое, как в небе облака.
Придя к нему, вы увидали б сами,
Что мастер верен до конца себе.
Спины не разгибает он часами,
Чтоб новый знак родиться мог в резьбе.
А если ошибется ненароком
И знак резцом неверный нанесет,
То загрустит в молчании глубоком
И всю работу сызнова начнет.
И, славы кубачинцев не нарушив,
Он вновь блеснет высоким мастерством,
Которое волнует наши души
И кажется порою волшебством.
Чтоб дольше жить могло стихотворенье,
Учусь, друзья,
то весел, то суров,
Иметь я кубачинское терпенье,
Взыскательность аульских мастеров.

Поэзия

Бывает работа, после работы – отдых,
Бывает поход и привал на десять минут.
Ты для меня и поход, и привал во время похода,
Ты для меня и отдых, и каторжный труд.
Песней была колыбельной, дремала в моем изголовье,
Была ты мечтою о подвиге и о весне.
Ты для меня родилась вместе с моей любовью,
Но вместе со мною любовь родилась во мне.
Был я мальчишкою, матерью ты мне казалась,
Любимой мне кажешься нынче, а стану седым –
Дочерью будешь беречь мою старость,
Сгину – ты памятью станешь над прахом моим.
Порою ты кажешься мне неприступной горою,
Порой ты мне кажешься птицей, послушной, ручною,
Ты – крылья в полете моем, ты – оружье в борьбе,
Все для меня ты, поэзия, кроме покоя.
Хорошо ли, не знаю, но верно служу я тебе!
Где же кончается труд и начинается отдых?
Где же поход, где привал на десять минут?..
Ты для меня и поход, и привал во время похода,
Ты для меня и мой отдых, и каторжный труд.

Горные орлы

Жаворонки в небе зазвенели,
А в саду, что зелен и ветвист,
На заре опять выводит трели
Соловей – заслуженный артист.
Над дверною балкой, где прибита
Старая подкова, как всегда
Две касатки юных деловито
Заняты строительством гнезда.
А голубки утренней порою
Так своей сияют белизной,
Словно это школьники гурьбою
Собрались на вечер выпускной.
Полон край мой силы и величья,
Полон птиц, чьи песни веселы.
И парят над ним, как боги птичьи,
Много раз воспетые орлы.
Для того чтоб в небе их видали
На посту и в грозовые дни,
Скалы неприступные избрали
Грозным местожительством они.
То один поднимется и гордо
Рассекает крыльями туман,
То, как по тревоге, вся когорта
В голубой взмывает океан.
Над землей плывут они высоко,
Будто стражи зоркие ее,
И, услышав их гортанный клекот,
Прочь летит в испуге воронье.
И готов, как в детстве, я часами
Там, где выси гор всегда белы,
Наблюдать влюбленными глазами,
Как парят могучие орлы.
То стоят в дозоре над горами,
То в степные двинутся края...
Самых смелых горными орлами
Называет родина моя.

У очага

Дверцы печки растворены, угли раздуты,
И кирпич закопчен, и огонь тускловат.
Но гляжу я на пламя, и кажется, будто
Это вовсе не угли, а звезды горят.
Звезды детства горят, звезды неба родного.
Я сижу у огня, и мерещится мне,
Будто сказка отца вдруг послышалась снова,
Песня матери снова звенит в тишине.
Полночь. Гаснет огонь. Затворяю я дверцу –
Нет ни дыма, ни пламени, нет ничего.
Что ж осталось? Тепло, подступившее к сердцу,
Песня матери, сказка отца моего.

Птицы
Мустаю Кариму

Всякий раз, когда в лес я входил среди дня,
Голосами звеня, вы встречали меня.
На рассвете будило меня «чиу-чи»,
«Чиу-чи», – раздавалось в бессонной ночи...
Но спросить вас, пичуги, хочу я давно:
«Чиу-чи, чиу-чи» – что же значит оно?
Может, так вы друг другу клянетесь в любви,
Колыбельные песни поете свои
Или праздничный гимн ваш звучит в тишине?
Птицы, милые птицы, поведайте мне.
«Чиу-чи, чиу-чи», – зашумели ключи,
Горячи, заливают всю землю лучи.
В белой пене цветов плещет море садов.
«Чиу-чи, чиу-чи» – сочетание слов?
«Чиу-чи» – не могу я значенья понять.
«Чиу-чи» – но не в силах волненья унять.
Птицы, милые птицы, бывало не раз,
Что от критиков мне попадало за вас,
Я услышал немало придирчивых слов,
Что в стихах моих много и птиц и цветов.
Только как же из песен вдруг выгнать мне вас,
Если птицами полон цветущий Кавказ,
Если все утолки моей мирной страны
Щедрым щебетом птичьим до края полны!
Пусть поют мои птицы в тенистой листве
На далеком Урале и в милой Москве,
Пусть всегда на заре, среди дня и в ночи
Мир зеленый звучит: «Чиу-чи, чиу-чи».

Ты лета ждешь, дорогая моя!

Весь в белом, на белом коне без поводьев
Мороз прискакал – и сейчас же за дело!
Скакун его белый все взвихрил, все поднял,
Обрызгал все улицы пеною белой.
Я слышал свистящую скачку метели.
Я видел, в снегу утопает столица,
Но мысли к тебе, дорогая, летели,
Как в жаркие страны озябшие птицы.
Я знаю, тоскуешь опять обо мне ты
И в зимние ночи не спишь до рассвета.
Сидишь у огня, вспоминаешь приметы:
Чем злее метели, тем ближе до лета.
А летом, в июле, окончив ученье,
Приедет твой сын на побывку в селенье.
Ты слышишь мой голос на вьюге тревожной,
Метель тебе кажется пылью дорожной.
Но я далеко от тебя, далеко я.
Меж нами хребты в одеянье мохнатом.
Что мне написать, чтоб тебя успокоить,
Как надо мне жить, чтоб спокойной была ты?
Я знаю, птенцы улетают в полет
И старая птица в гнезде не живет,
А следом летит за далекие кряжи,
Она уж слаба, а птенцы ее ловки,
Она не прибавит им сил, но укажет,
Где надо подняться, где сесть для ночевки.
Нет крыльев у мамы, но сердце крылато,
Так как же мне жить, чтоб спокойной была ты?
Тебя успокою ли тем, что порою
Я, правды придерживаясь не строго,
Свои от тебя огорчения скрою
И радости преувеличу немного?
Кружатся снежинки, и лето не скоро.
И горный аул наш далек от столицы,
И в эту морозную вьюжную пору
У нас в общежитье мне тоже не спится...
...Ты все мне дала: ты в далеком селенье
Меня родила и в тряпье пеленала,
Вставала у люльки моей на колени,
Жалела, кормила, собой укрывала.
И тело мое, что сколочено крепко,
И мир, что вокруг бесконечен и ярок,
И сердце, которому больно нередко, –
Ты все вместе с жизнью дала мне в подарок.
Так чем отплачу я тебе, дорогая,
Какими стихами, какою работой?
Мне хочется быть, а смогу ли, не знаю,
Достойным тревоги твоей и заботы.
Спасибо, спасибо за то, что когда-то
У люльки моей не спала до рассвета,
Спасибо за то, что опять у огня ты
Не спишь и считаешь недели до лета.
И лето настанет, куда ж ему деться?
Приеду я, черный от пыли и зноя,
Себе возвращу я до осени детство,
Покой для тебя привезу я с собою.

Студенты

Я с ребятами встречи жажду,
Загрустил по студентам я.
Вместе все и отдельно каждый
Предо мною встают друзья.
Что мне надо?
Отвечу вкратце:
Пусть, как прежде, звенит звонок,
Чтобы снова нам вместе собраться
Хоть на самый короткий срок.
Даже пусть без стихов по кругу,
Без экзаменной кутерьмы.
Только в лица взглянуть друг другу,
И на то б согласились мы.
Были общими наши планы,
Общей радость была и беда,
И сердца наши и чемоданы
Без замков оставались всегда.
В мире было студентов немало,
Но, пожалуй, с древнейших дней
Курса лучшего не бывало,
Не бывало ребят дружней!
Пусть один был ленив немного,
А иной болтливей других,
Но к последнему курсу, ей-богу,
Удалось нам исправить их.
Был один из нас скуповатым,
Но и он не принес нам зла.
Ну а в целом какие ребята,
И какие были девчата,
И какою пора была!
Я по ней стосковался смертельно,
Загрустил по ребятам я.
Вместе все и каждый отдельно
Предо мною встают друзья.

Студенческая зарплата

Мы цифрами не утруждали память
И не копили денег про запас.
Порой сберкассой мы бывали сами
Для тех, кто мог ссудить десяткой нас.
Как ты светла, студенческая бедность,
Обед в столовке и веселый пир,
Когда без удержанья за бездетность
Стипендию нам выдавал кассир.
Ее мы с нетерпеньем ожидали,
По пальцам мы высчитывали срок,
И в общежитье кто-нибудь едва ли
Нас в выплатные дни застать бы мог.
Наперебой стихи читая, споря,
Мы возвращались в институтский сад
В тот час, когда и по колено море,
И все равно – ты беден иль богат.
Как ни скромна стипендия, а все же
Мы были завсегдатаи премьер,
Хотя в последний ярус, а не в ложи
Ходили, на студенческий манер.
На стадионе и зимой и летом,
Преодолев десятка два преград,
Увы, согласно купленным билетам,
Мы занимали свой последний ряд.
Но, даже всю стипендию растратив,
Не ныли мы, что плохи, мол, дела.
Мы пели.
О студенческой зарплате
У нас и песня сложена была.
Мы кончили учебу, вышли в люди,
Но помним прежнее житье-бытье,
И помним помощь родины, и будем
До гроба благодарны за нее!

На свиданье

Настежь дверь! Как угорелый
Он ворвался в общежитье,
Весь сияя,
будто сделал
Величайшее открытье.
Танцевать пошел вприсядку:
Разгадайте, мол, загадку.
«Друг, не мучай, сделай милость,
Расскажи нам, что случилось?»
И сказал он:
«У Арбата...
Час назад... Счастливый случай...
Познакомился, ребята,
Я с москвичкой самой лучшей!
В шесть пятнадцать я назначил
Ей свиданье на бульваре...»
И немедля бриться начал
Сумасшедший этот парень.
Принялись друзья за дело:
Взял утюг приятель в руки
И за пять минут умело
Жениху погладил брюки.
Кто-то взял его ботинки,
Дал им вдоволь гуталина:
На ботинках –
ни пылинки,
Оба
как из магазина.
Вот студент побрит на зависть.
И друзья,
вступая в споры,
Одевать его принялись,
Как артиста костюмеры.
Он примерил семь сорочек:
Выбор сделан был удачный.
«А теперь вложи платочек
Уголком в карман пиджачный!»
Киевлянин чернобровый,
Костюмеров возглавляя,
Быстро снял свой галстук новый,
Другу на вечер вручая.
Предложил узбек услугу:
Тюбетейку даст он другу.
Но решили тут в народе,
Что для данного этапа
Тюбетейка не подходит
И нужна студенту шляпа.
Два целковых на дорогу
Сколотили понемногу
И притом советы дали,
Как вести себя вначале:
Пусть студент не забывает
Опоздать минуты на три,
А затем пусть побывает
С ней в кино или в театре.
Вот окончились все сборы,
Прекратились шутки, споры,
И, вздохнув, сказал тревожно
Однокурсник самый скромный:
«Жаль, мой друг, что невозможно
Заменить твой нос огромный…»
Ах, зачем я так беспечно
Повторил вам эту фразу:
Вспомнив нос,
себя, конечно,
С головой я выдал сразу.

С новым счастьем!

Новогодней полночью седою,
Стременем серебряным звеня,
Старый всадник с белой бородою
Слез в пути с крылатого коня.
Посмотрел на все моря и земли,
Улыбнулся тихо и светло.
В этот самый миг его преемник
Быстро сел в походное седло.
И когда в дали голубоватой
Всадники, как братья, обнялись,
Словно на вершине циферблата
Стрелки на двенадцати сошлись.
Отозвались тонкие бокалы,
И, прошедший тысячи дорог,
Старый год перешагнул устало
Молодой истории порог…
…Бой часов плывет под небосводом.
В окнах свет не гасят города.
«Дорогие люди, с Новым годом!
Будьте в жизни счастливы всегда!..»
Новый год пришел к нам, убеленный
Первым снегом, а не сединой.
Будет он сиять красой зеленой,
Бить о берег теплою волной.
Зашуршит багряною одеждой
Вдоль тропинок, речек и дорог,
Провожая с лаской и надеждой
Озорных мальчишек на урок.
Жизнь возвысит в чувствах благородных
И в судах (счастлив его удел!)
Сократит число бракоразводных
И других не к чести нашей дел.
Выдаст замуж девушек влюбленных
И, гордясь собою неспроста,
Имена детей новорожденных
Многим людям впишет в паспорта.
И, быть может, щедрый, яснолицый
(Ведь ему все подвиги под стать!),
Уроженцу Вешенской станицы
Он роман поможет дописать.
II опубликует повсеместно,
Искупая прежние грехи,
Авторов порою неизвестных,
Но зато хорошие стихи.
В честь его пришел я в гости к другу.
Никому сегодня не до сна.
В этот час торжественно по кругу
В доме горца ходит рог вина.
Виноделы так горды сегодня,
Будто только им благодаря
Отмечают праздник новогодний
Люди на исходе декабря.
Почта пробирается снегами,
Чтобы в срок, хоть тропы замело,
Нам вручить замерзшими руками
Телеграмм сердечное тепло.
Значит, стали старше мы немного.
Времени нельзя остановить
(Но прошу, друзья, вас, ради бога,
Женщинам о том не говорить)...
Будем же, товарищи, трудиться,
Засучив по локоть рукава,
Чтобы не пытались расходиться
С добрым делом мудрые слова.
Пенится вино в моем стакане.
Тот, кто выпил, пусть еще нальет.
Пьем за исполнение желаний,
Не боясь загадывать вперед.

Я это помню, как сегодня...

Я это помню, как сегодня:
Мне – восемнадцать лет всего,
И я пишу ей писем сотни,
Чтоб не послать ни одного.
Я столько вкладывал старанья,
Терпенья, мужества и сил,
Боялся знаков препинанья
И непокорности чернил!
А вдруг она найдет ошибку?
Переживаний не поймет?
И чуть заметная улыбка
Скривит ее красивый рот?
Слова, отысканные ночью,
Гасил безбожно свет дневной,
Надписывал я адрес точный
И – рвал все строчки до одной.
Прошли года . Но мучит совесть
Меня, что ровно я дышу,
Что я живу, не беспокоясь,
Что письма без труда пишу,
Легко народу адресую –
И строчки мне не жгут ладонь,
Что на заре в клочки не рву я
И не бросаю их в огонь!

После того как гости ушли

Я вновь один в умолкнувшей квартире,
Ушли друзья и ты, мои лучший друг.
И стала комната казаться шире.
Вот круглый стол – и никого вокруг.
Уже рассветом воздух чуть подсвечен,
Уже огни погасли у крыльца,
И вновь я в памяти прошедший вечер
Перелистал с начала до конца.
Кто с кем сидел, за чье здоровье пили,
Какую песню спели лучше всех,
Как опоздавшему домой звонили,
Как после он вошел под общий смех.
Все видел, но не выдал никого я:
Ни тех, кто в рюмки подливал воды,
Ни тех, кто, в стопках уровень удвоя,
Пил, не дождавшись знака тамады.
Кто весел был, кто грустен – все я помню…
Друзья мои, семья моя, родня,
Как вместе с вами было хорошо мне,
Как рано вы покинули меня!
В родном краю, где облака и горы,
Пусть не бродил я ни с одним из вас,
Пусть были средь гостей друзья, которым
Пожал я нынче руку в первый раз.
Мне кажется, рожден я вашим братом,
И вместе обошли мы полземли.
Какие вы хорошие ребята,
Как жалко, что так рано вы ушли,
Что тишина, что никого вокруг,
Что нет тебя, мой самый лучший друг!

Сыну моих друзей

Я шлю тебе горячий мой привет,
Тебе, кто весит пять кило пока,
Хочу я, чтоб в канун отцовских лет
В пять килограмм была твоя рука.
Привет тебе свой посылаю я,
Ты, несмышленыш, сверточек тепла.
Хочу я, чтоб, мужая, мысль твоя
Все тайны мира открывать могла.
Я свой привет тебе передаю,
Мальчишка-плакса, весь в росинках слез.
Хочу я, чтоб тебе за жизнь твою
Ни разу плакать, друг, не довелось.
Приветствую тебя сегодня я,
Красивый, новый, чистый человек!
Хочу, чтоб эта чистота твоя
Осталась в сердце у тебя навек.
Хочу, чтоб мир царил в твоем краю,
Чтоб стал мужчиной ты, не ведал слез,
Хочу, чтоб кровь веселую твою
Тебе пролить, мой мальчик, не пришлось.

Габиб
Незабвенному Эффенди Капиеву

Я вижу твой чуб, и морщинок изгиб,
И взор, от небес и от воздуха пьяный,
Как рано, как рано ушел ты, Габиб, –
Любимая песнь моего Дагестана!
Прости нас, но памятник, вечный, как стих,
Еще на твоей не воздвигнут могиле,
И песню, достойную песен твоих,
Друзья о тебе до сих пор не сложили.
Но верь нам, мы любим тебя горячо,
Хоть песнь о тебе над полями не реет,
Та песня, не ставшая словом еще,
Живет в нашем сердце, мужает и зреет.

Памяти Семена Гудзенко

В поэмах и сказках мы ищем героев,
Из песен мы их имена узнаем,
И лишь потому, что он рядом с тобою,
Героя не видим мы в друге своем.
Порою мы многого не замечаем,
У нас притупляется сердце и глаз.
И другу мы песни свои посвящаем,
Когда он не слышит ни песен, ни нас.
На зов мой ни слова. На зов мой ни звука...
С могильных цветов опадает пыльца.
Ужели нужна лишь такая разлука,
Чтоб друга, поняв, оценить до конца!
В простреленном ватнике, бритоголовый,
Мой друг и ровесник, пришел он ко мне.
И веяло жизнью от каждого слова
Стихов его первых, рожденных в огне.
Бродили мы с ним по Москве до рассвета
И после валились, усталые, с ног.
Он в гости в аул наш приехать на лето
Дал слово, да слова сдержать уж не смог.
Я путаюсь вновь в переулках Арбата,
Где с ним мы когда-то бродили не раз.
Мне слышится голос его глуховатый,
Как будто он рядом шагает сейчас.

Раздумье

С сухих ветвей, охваченных огнем,
Как искры, листья рвет осенний холод,
И календарь худеет с каждым днем,
Как человек, узнавший долгий голод.
Я толпы гор оставил позади,
Я видел травы севера и юга,
Печаль и радость нес в своей груди,
Знал ненависть врага и нежность друга,
А вот вопроса все не разрешу:
Какую плоть я прячу под рубахой?
Какую душу я в себе ношу
И голову какую под папахой?..
Как мне найти единственный ответ:
Кто я такой?
Зачем пришел на свет?
Земля моя, любимая навек,
Ответь мне ты:
Какой я человек?
Не тень ли я, ползущая ползком,
Не след ли, заметаемый песком?
Не лист ли я, летящий в сентябре?
Не камень ли замшелый во дворе?
Не дождь ли я, заладивший с утра,
Тогда, когда нужна была жара?
Иль долгий зной в немыслимую сушь,
Когда желтеют в жажде ветки груш?
Я – ранний снег иль поздняя весна,
Бесплодных скал пустая крутизна
Иль бесполезный, пустозвонный ветер?..
А вдруг я – не отрада, не беда,
И от меня ни пользы, ни вреда?
А вдруг я вовсе зря живу на свете?..
Расулом
Мой отец меня нарек,
Что по-арабски представитель значит...
Чей представитель я?..
С каких дорог
И для чего мой путь по свету начат?
Давным-давно средь горной тишины
Худой мальчишка рос под этой кожей.
Запруды строил, закатав штаны,
И криком эхо гулкое тревожил,
На улицах Цада пугал собак,
Ловил в пшенице жаворонков малых,
Курил сухое сено, как табак,
И голубей гонял в пустынных скалах.
Вертлявую юлу хлестал кнутом,
Надоедая матери порядком,
И, если гости приезжали в дом,
Он подстригал коням хвосты украдкой…
Я без улыбки вспомнить не могу,
Как мама по ногам меня стегала,
Когда я слишком близко к очагу,
Грозя кастрюлям, подбегал, бывало.
Когда же после будней тишины
Вовсю шумел базарный день в ауле,
Я целился камнями в кувшины,
Что к нам балкарец привозил на муле.
Был маленьким тогда, веселым я,
По крышам прыгал легче воробья,
И над людскими страхами смеялся,
И... лишь ночного кладбища боялся.
Упрямым был, как маленький осел,
И не любил в грехах своих виниться,
С босой ватагой я знакомство вел,
Играл в копейки, верил в небылицы...
...Не здесь ли начиналась жизнь моя?
Не эти ль дни ее истоком были?..
Рассветов первых не припомню я:
Сияло солнце или тучи плыли?..
...Осенний запах горьких горных трав!..
Ну а потом – кто был под этой кожей?..
Я вижу, как, насилу утром встав,
Лениво книжки запихнув в рукав,
Шел в школу мальчик,
На меня похожий.
А дальше, дальше?..
Вот он, этот день:
Волнуясь, я стою на плоской крыше
И, шапку лихо сдвинув набекрень,
Стихи читаю армии мальчишек.
Стихи, стихи! Я душу в вас вложил,
Я вас судил всех прочих судей строже!..
Свою я песню первую сложил
Средь голых скал, на бычьей шкуре лежа.
Огромный мир сверкал передо мной,
Зеленый, красный, голубой и рыжий,
То застывал под снежной пеленой,
То падал абрикосами на крыши.
Глотал я дни...
Чем больше их глотал,
Тем больше тосковал об их утрате.
Я рос, и чем быстрее вырастал,
Тем больше горя довелось узнать мне.
Я помню – раскололись небеса,
И поле хлеба стало полем брани,
Пожар над белым светом занялся,
Дымилась кровь земли в горячей ране...
Потом – июньский день в Махачкале
Душил меня безвыходной тоскою,
А карандаш отцовский на столе
Застыл над неостывшею строкою...
Шли годы.
Мчался дней жужжащий рой
В обычной смене радостей и бедствий.
Осталось за цадинскою горой
Под звон пандура пляшущее детство.
Острей я видел мир в разгаре дня,
Но он мне нес горчайшую утрату,
Когда жестоко обманул меня
Мой старый друг, кому я верил свято.
И вот двухцветной стала голова, –
Стучат года в неутомимом ритме,
Но каждый новый день, взойдя едва,
«Еще ты только мальчик!» –
Говорит мне.
«Еще ты только мальчик!» – говорят
Мне звезды, что за окнами горят.
Так кто же я?
Орел или птенец?
Муж иль ребенок?
Зрячий иль слепец?..
Сменялись дни...
И каждый новый нес
Открытия, потери и сомненья.
Пройти мне земли разные пришлось,
Распутывать дорог переплетенья.
Чем дальше шел я, тем сильней в пути
Меня вопросов толпы осаждали,
Чем больше я хотел ответ найти,
Тем меньше строк в душе они рождали...
Я на страницу чистую гляжу,
Ищу ответа – и не нахожу...
Прошу тебя, скажи мне, мой народ,
Кто я такой?
Поэт иль рифмоплет?
Скажи, народ мой, правды не тая,
В моих стихах жива ль душа твоя?
И гордость горцев мудрых и простых
Проникла ль в существо живое их?
И смог ли я прибавить на веку
К твоим твореньям хоть одну строку?
Иль вспаханное поле я пашу?
Иль на снегу каракули пишу?
Седлаю ли, слепой, средь бела дня
Оседланного без меня коня?
Иль на глазах у дремлющих вершин
Лью воду в переполненный кувшин?..
На свете очень много песен есть,
Певцов же можешь ты по пальцам счесть!
Скажи, народ мой, я – твой кровный сын?
Отцовских не позорю ли седин?
Не зря ли имя выбрал мне отец –
Так чей я представитель наконец?!
Скажи мне, честно ль я тебе служу
Или слежу, куда подует ветер?
Не под чужую ли зурну пляшу?
Достойно ли живу на этом свете?
Родной народ, по совести ответь:
Работник твой я или лежебока?!
Что суждено мне – тлеть или гореть?
По смерти жить или пропасть до срока?
Кто я такой? И для чего рожден?
Большим иль малым сердцем награжден?
Зачем оно стучится под рубахой
И голова седеет под папахой?
Не все понятно мне в моей судьбе,
О мой народ, и добрый и суровый, –
Одно я знаю твердо – что тебе
Я не солгал ни помыслом, ни словом!
Так научи же, научи меня.
Как мне идти дорогой жизни длинной,
Дай мне частицу твоего огня,
Чтоб смог я стать отца достойным сыном!
Уходят дни...
Но, хоть я взрослым стал,
Себя ребенком чувствую порою,
Как мальчик, я неопытен и мал
И без тебя беспомощен, не скрою.
Народ, в беде мне руку протяни,
А коль зазнаюсь, надери мне уши,
Коль вкривь пойду, окликни и верни
И пристыди, коль стану бить баклуши.
Не в меру заспешу – верни назад
И подгони – коль на пути отстану...
Ты – это все, чем в мире я богат,
Шагать с тобою в ногу не устану.
Сейчас в окне моем встает рассвет –
Проснулись люди, мир бессмертьем дышит.
И я хочу, как в пору детских лет,
Узнать травинки каждой вкус и цвет,
Биенье сердца каждого услышать.
Земля прекрасна, и широк мой путь,
И я мечтаю, как о высшем счастье,
Чтоб был и я, земля, хоть чем-нибудь
К великой красоте твоей причастен!
Чтоб без стыда сказал народ родной:
«Расул, мой сын,
Ты представитель мой!»

Стихи о горах

Слыхал я, у шаха персидского были
Певцы, что его до небес возносили,
Писали о том, как он пышно живет,
И как он глотает, и как он жует.
У гор, что стоят в белоснежных папахах,
Певцов еще больше, чем было у шаха;
Их больше, читатель (тебе на беду),
Чем птиц, распевающих утром в саду.
И если б собрать воедино чернила,
Которыми столько расписано было
Тенистых ущелий, скалистых высот
И прочих ни с чем не сравнимых красот,
То горы б взмолились: «Помилуй, аллах!
Мы тонем, мы тонем в чернильных волнах!»
И если бы взять нам в библиотеке
Стихи об Эльбрусе, стихи о Казбеке
И стопкой сложить их – то спорить берусь я:
Гора эта будет не меньше Эльбруса...
Но жаль, что и ныне выводятся трели,
Которые очень давно устарели,
Что старые песни слышны до сих пор
Во славу давно изменившихся гор.
Поэты, твердящие старое снова,
Похожи на мальчиков в шапках отцовых.
Поет о прекрасных вершинах Кавказа
И тот, кто Кавказа не видел ни разу,
И тот, кто видал лишь из окон вагона
Мелькавшие, лесом покрытые склоны.
«Ах, горы высокие, снежные горы!
Как вы хороши! Ах, увижу ль вас скоро?»
И очень досадно порою бывает,
Что эти восторги в печать попадают.
И ловкий художник на переплете
Рисует орла, что взмывает в полете;
Под ним помещает лохматые тучи,
А тучи кладет он на горные кручи;
А ниже (чтоб стала картина ясна)
Он в бурку решает одеть чабана.
А в городе шумном стоят на витринах
Нарядные книги о горных вершинах.
И стройные девушки после занятий
На эти творенья стипендию тратят
И вечером поздним те книги листают,
И вслед за поэтом они повторяют:
«Ах, горы высокие, снежные горы!
Как вы хороши! Ах, увижу ль вас скоро?»
Художник, – прости, что не знаю, как звать, –
Коль станешь ты книгу мою оформлять,
Каракулей кислых на ней не черти,
Ведь тучам просторнее в небе идти.
Ты горцев рисуй из колхозных бригад,
Что твердые, гордые горы дробят,
Рабочих, ведущих сквозь злые отроги
К далеким ущельям большие дороги.
Художник, на книге моей нарисуй
Отважных людей, обуздавших Койсу.
Еще потрудись поместить садовода,
Что в диких ущельях меняет природу.
Прославь комсомольцев, ребят из села,
Поставивших флаг на вершину Седла.
Потом, попрошу, нарисуй непременно
Красивую русскую девушку Лену
С тяжелой косою вокруг головы, –
Она прилетела в аул из Москвы,
Чтоб в школе цадинских ребят обучать,
Ну, разве мы можем о ней умолчать?!
Товарищ художник, оставь же в покое
И тучи,
и кручи,
и коз над рекою,
Рисуй же сегодня на книге моей
Новаторов-горцев, бесстрашных людей.
Тогда и читатель,
и автор,
и горы:
«Большое спасибо!» – воскликнули б хором.
А если не хочешь – тогда уж прости!
Выходит – расходятся наши пути:
Не гни над пустыми картинами спину,
Оставь наши горы – спускайся в долину!

Песня чабана

Дом родной мой – выси гор.
Он дороже мне всего.
Неба синего простор –
Крыша дома моего.
Цвет моей папахи схож
С черной ночью без огня.
В сердце черной не найдешь
Даже точки у меня.
Пью из чистого ручья,
Что мороза холодней.
И ценю на свете я
С чистой совестью людей...
Где ты, свет влюбленных глаз,
Зорька радостного дня?
Не скучаешь ли сейчас
Ты в ауле без меня?
Ты окошко раствори
И с улыбкой, в тишине,
На вершины посмотри
И подумай обо мне.
На заоблачном лугу
Должен я нести дозор
И в долину не могу
До зимы спускаться с гор.
Мне послушен бег коня.
Внемлют песням соловьи.
И лишь слушаться меня
Не хотят глаза мои.
Так и тянутся к тебе,
Поминутно смотрят вниз.
Стройной ланью по тропе
На вершину поднимись.
Здесь увидишь наяву
Ты рожденье светлых рек.
Близко к небу я живу,
Но земной я человек.
Над горами до утра
Небо в звездах золотых,
И под буркой у костра
Хватит места для двоих.

По горным дорогам

Застыли вершины в молчании строгом,
Ручей устремился к ручью.
По горным дорогам, по горным дорогам
Веду я машину свою.
Накинул товарищ мой бурку на плечи
И скачет на быстром коне.
Ему просигналить спешу я при встрече,
И путь уступает он мне.
Храню я путевку в косматой папахе,
А сердце давно потерял...
Живет моя милая в горном Хунзахе,
Живет среди неба и скал.
Спешил я однажды вернуться на базу,
Да вдруг заблудился в горах,
И так получилось, что въехал я сразу
В аул под названьем Хунзах.
Зачем я себя понапрасну тревожу,
Лишившись покоя и сна?
Моя дорогая на крепость похожа –
Совсем неприступна она.
Не хочет со мною кататься в машине,
Спешит проявить свою власть,
Да все намекает, что девушек ныне
В горах запрещается красть.
По белому свету, по белому свету
Я езжу в туман и грозу,
И слово даю вам, что девушку эту
Я вскоре, друзья, увезу.
Сама она сядет со мною в кабину,
Прижмется щекою к плечу,
И с ней на седую, крутую вершину
Я соколом быстрым влечу.
Туда, где сверкают на небе высоком
Созвездья в орлином краю,
По горным дорогам, по горным дорогам
Спешите на свадьбу мою.

Подняв аварский рог

Сойдем с коней!..
Сверкает у дороги
Ручей,
За нами – снежных гор стена...
Пусть отразится в нашем полном роге
Подковой золотистою луна.
За руку выпьем – ту, что рог подъемлет,
За губы, обожженные вином,
За небо над землей, за нашу землю,
Прекрасную в безмолвии ночном.
За нас двоих: пусть в жизни с нами будет
Все точно так, как мы с тобой хотим!
Еще налей, пусть к милым сердцу людям
Придет все то, чего желаем им.
Пусть в третий раз вина зажжется пламя –
Сегодня мы командуем судьбой:
Пускай свершится с нашими врагами
Все то, что мы им ниспошлем с тобой!
И – на коней! Хлестнем три раза плетью,
Скалистые оставим берега...
Мы утро, друг, на перевале встретим,
Жалея тех, кто, век прожив на свете,
Не заслужил ни друга, ни врага.

Застольная

Шумел ли праздник молодой и пылкий,
Входил ли гость, знакомый издавна, –
Нетронутыми были три бутылки
Густого дагестанского вина.
Мы первую открыли в день веселый,
Когда ко мне пришла ты как жена.
Мы показали потолку и полу,
Что рюмки осушили мы до дна.
Клянусь тебе, вторую мы откроем,
Когда, мой друг, подаришь мне Али.
В честь сына мы счастливый пир устроим,
Чтоб все подруги и друзья пришли.
Пусть мальчуган растет. Пусть ходит в школу.
Пусть будет жизнь его чиста, ясна, –
Давай покажем потолку и полу,
Что рюмки осушили мы до дна.
Бутылку третью долго сохраняя,
Немало весен вместе проживем.
Мы оба поседеем, дорогая,
А сын-разбойник станет женихом.
Как некогда со мною, в день веселый
С ним рядом сядет юная жена,
И мы покажем потолку и полу,
Что рюмки осушили мы до дна.

Песня
Из пьесы "Махмуд"

Мне б не видеть тебя! Разве мало я видывал зла?
Мне б тебя не любить! Разве мало я видывал бед?
Только за ночь одну столько горя ты мне принесла,
Сколько враг бы не смог причинить и за тысячу лет!
Я зажмурил глаза, ослепленный твоей красотой,
Я раскрыл их на миг и увидел, что нету тебя.
Я о счастье запел, опьяненный твоей красотой,
Огляделся и сник: я увидел, что нету тебя.
Я уснул, и во сне ты пришла, дорогая моя,
Я проснулся в бреду и увидел, что нету тебя,
Разлучил ли нас кто, проползла ли меж нами змея?
В опустевшем саду я увидел, что нету тебя.
В сакле тесной и темной, как прежде, четыре стены,
В поле вянут цветы, я гляжу и не вижу тебя,
Почему ты ушла? Нет на мне пред тобою вины.
Где же ты? Где же ты? Я кричу и не слышу тебя.
Мне б тебя не встречать! Разве мало я видывал зла?
Мне б тебя не любить! Разве мало я видывал бед?
Только за ночь, мой друг, столько горя ты мне принесла,
Сколько враг бы не смог причинить мне за тысячу лет.

Песня горянки
Из пьесы "Махмуд"

Был родной мой отец не похож на отца,
Я не знаю, в чем крылась причина.
Бил он маму мою, упрекал без конца,
Что меня родила, а не сына.
Не похож был на брата и брат мой родной,
Был мой брат и красивым и смелым,
Да беда, не сказал он и слова со мной,
И на слезы мои не глядел он.
Только муж у меня был на мужа похож:
Он жену не считал человеком,
Он меня не жалел и не ставил ни в грош,
Попрекал и водой и чуреком.
Был мой черствый чурек не похож на чурек,
И о лучшем не смела мечтать я.
И одно лишь я платье носила весь век,
Не похожее вовсе на платье.
Не для песен и слов дал уста мне аллах –
И дышать-то старалась я тише, –
Дал глаза, чтоб сверкала слеза на глазах,
Уши дал, чтоб проклятья мне слышать.
Не рождайте, горянки, на свет дочерей,
Не дарите их долею тяжкой!
А появится дочь, пусть умрет поскорей,
Чтобы меньше страдать ей, бедняжке.

Вторая песня горянки
Из пьесы "Махмуд"

Не плачь, голубка, где же горя нет?
Такой обычай в нашем крае горном:
Кто на руку тебе надел браслет,
Тому рука должна служить покорно.
Не плачь, голубка, жаль мне слез твоих,
Но так уж повелось на белом свете:
Невесте в уши серьги вдел жених –
Его словам пусть внемлют уши эти.
Не плачь, голубка, слезы береги,
Не мне ломать обычай наш старинный:
Где сват тебе наденет башмаки,
На том дворе должна месить ты глину.
Не плачь, голубка, наш таков удел,
Сама я плачу, доченьку жалею:
Кто ожерелье на тебя надел,
Тот и руками обвивает шею.
Не плачь, голубка, тяжело и мне,
Так повелось, и я здесь не повинна!
Кто шаль тебе завяжет на спине,
Тот, рассердясь, и хлещет эту спину.

Песня старика
Из пьесы "Махмуд"

Мальчишка хочет быть джигитом смелым,
И мне быстрей хотелось подрасти,
Но к нам не торопясь приходит зрелость,
А молодость спешит от нас уйти.
Она ушла, а вместе с нею сила,
Явилась старость, немощна и зла.
Взамен коня она клюку вручила,
Взамен кинжала мне пандур дала.
Что ж, буду петь я, струн касаясь чутких,
Про молодость, окончившую путь,
Спою, и возвратится на минутку
Та молодость, которой не вернуть.
Пусть многого я разглядеть не в силах,
Но я еще живу, и видно мне
На небе солнце, травы на могилах
И молодость, что скачет на коне.
С начала жизнь прожить бы мне хотелось,
Но стар я стал и нет назад пути.
К мальчишкам не спеша приходит зрелость,
А молодость спешит от нас уйти.
Любовь и гнев мне жизнь дала в награду,
Я все уже дороги исходил.
Я мудр. Я знаю все, что делать надо,
Да слаб я стал, на дело нету сил.

Вторая песня старика
Из пьесы "Махмуд"

Глаза мои ослабли, свет их гаснет.
Что было ярко, все теперь темно,
Но молодость свою я вижу ясно,
Я вижу то, что позади давно.
С кувшинами пройдут горянки мимо,
Я вспоминаю молодость свою.
Затянет парень песню о любимой,
Я вспоминаю молодость свою.
Услышу плеск потока, щебет птичий,
Я вспоминаю молодость свою.
Придет ловец, сгибаясь под добычей,
Я вспоминаю молодость свою.
Гул свадьбы уловлю я чутким слухом,
Я вспоминаю молодость свою.
Осушат ковш бузы единым духом,
Я вспоминаю молодость свою.
Подскачет горец к маленькому сыну,
Я вспоминаю молодость свою.
Пловец с утеса бросится в пучину,
Я вспоминаю молодость свою.
Увижу друга – старого ашуга,
Я вспоминаю молодость свою.
Увижу камень на могиле друга,
Я вспоминаю молодость свою.
Горянка обливается слезами:
Сынок ее погиб в чужом краю,
Грохочет бой за дальними горами,
Я вспоминаю молодость свою.
Мне кажется, скачу я наудачу,
Гоню коня, глотаю дым в бою...
Не смейтесь надо мной, и так я плачу, –
Я вспоминаю молодость свою.

Аварская койсу

Койсу дорогая, каменья дробя,
За кем ты бежишь, не жалеючи сил?
Не вор ли лукавый ограбил тебя,
Не гость ли ушел и что-то забыл?
Куда ты стремишься? Пути далеки.
Что гонит тебя? Что в низину зовет?
Зачем ты все речки и все ручейки
Уносишь с собой с белогрудых высот?
Люблю я стоять на крутом берегу
В ущелье, где твой начинается бег.
Твой голос глухой отличить я могу
В звучании хора из тысячи рек.
Высоки преграды. Весь путь твой – борьба.
Теснят тебя скалы со всех сторон,
В истоке ты скована и слаба,
Твой жалобный рокот походит на стон.
Но крепнет твой голос (в нем сила, не гнев),
Ты смело вступаешь со скалами в спор,
И, песню свободы и счастья запев,
Выносишь ты воды свои на простор.
И я одного не пойму до сих пор,
Повадки и сущность твою разгадав:
Взяла ль ты характер у жителей гор,
Иль жители гор переняли твой нрав?

Каспий

Скажи, родимый Каспий, на каком
Из сорока наречий Дагестана
Ты говоришь?
Язык звучит твой странно,
Он непонятен мне, хоть и знаком.
Он мне напоминает гул, который
Я на базарах слышал до сих пор,
Когда звучат все языки, все сорок,
Единым языком народов гор.
Я прихожу твои услышать речи,
Постичь твои повадки человечьи.
Ты покачнешься вдруг – едва-едва,
То зашуршишь, как на лугу трава,
То вдруг, как птичья стая, защебечешь.
То стонешь, как на кладбище отец,
Прощаясь с сыном, со своей надеждой,
То утихаешь, как больной мудрец,
Осмеянный удачливым невеждой.
Мне кажется, что сердце у меня
Напоминает чем-то это море:
В веселый час оно поет, звеня,
И глухо бьется в час большого горя.
И, зная это сходство, может быть,
Ему я доверяю тайны свято,
И без его воды солоноватой,
Как без воды, я не могу прожить.

На дороге

Однажды в горах всадник встретился мне:
Он важно и гордо сидел на коне...
В зубах – папироса, за поясом – плеть,
На пеших он даже не хочет смотреть!
А сзади плетется по кручам пешком
Усталая женщина мелким шажком.
Она, задыхаясь, ребенка несет,
Как слезы, с лица ее капает пот.
Я вспомнил: из Чоха и он и она,
С базара торопятся муж и жена...
Смотрю, от стыда и от гнева горю –
Четвертый десяток идет Октябрю!..
Так долго стоял я и вслед им глядел, –
Как много еще недоделанных дел
Тебе предстоит, мой бичующий стих,
Чтоб нам не краснеть за джигитов своих!

Я снова к тебе тороплюсь, дорогая

Я снова к тебе тороплюсь, дорогая,
Считаю часы, машиниста ругая,
Как медленно тащится скорый состав!
Как жаль, что не мчится он, птицею став,
Как жаль, что не мчится он ветра быстрее,
Что вдаль не стремится он мыслью моею!..
Щеку подперев, я сижу у окна,
Ругаю дорогу за то, что длинна.
Вот солнце восходит, вот солнце садится,
Вот полдень, вот полночь в окошко глядится.
А дома с тобой я не видел, бывало,
Как солнце садилось, как солнце вставало...
Уж сердце давно у тебя на пороге,
Лишь сам я трясусь по железной дороге,
А звезд миллионы горят, не сгорая,
К тебе провожают меня, дорогая.
Больших городов полыхают огни,
Дорогу к тебе освещают они.
И синие тучи в окне проплывают:
«А как там она без меня поживает?»
И солнечный луч проскользнет вдоль окна,
В глаза мне заглянет: «А как там она?»
И я говорю, расстоянья кляня:
«А как в самом деле, ты ждешь ли меня?»

Снег и снег – покуда хватит взора...

Снег и снег – покуда хватит взора,
Резкий ветер борется со мной.
Снег ложится на сады и горы
Бесконечной белой пеленой.
Хмурый день, но дня милее нету,
Хоть метель и кружится, трубя:
Ведь когда-то в день декабрьский этот
Мать в ауле родила тебя.

Закрыто наглухо твое окно...

Закрыто наглухо твое окно.
Смотрю, под ним трава растет давно,
Трава длиннее, чем моя рука,
И зеленее, чем Койсу-река.
«Открой окно!» – я вдруг проговорил,
Но мне никто окна не отворил.
Трава густеет под твоим окном –
Как быстро миновали день за днем!
Траве расти я раньше не давал.
Я утром, в полдень, в полночь здесь бывал,
Топтал песок я, не жалея ног,
Здесь виден был лишь след моих сапог.

Вот я вернулся с дороги...

Вот я вернулся с дороги
И встретил твой ясный взгляд.
Как будто вижу впервые,
Как эти глаза горят!
Вот я вернулся с дороги,
В милый наш дом вхожу...
И, словно впервые в жизни,
Руки твои держу.
И кажется мне, впервые
Я слышу твой тихий смех,
И в сотый раз понимаю,
Насколько ты лучше всех!
И в сотый раз повторяю,
Как счастливы мы с тобой,
Что вместе прожить не месяц –
Всю жизнь нам дано судьбой,
Что вместе встречать нам весны,
Рвать на полях цветы,
Что я не спешил родиться
И не опоздала ты.

Косы

Других таких, наверно, больше нет,
Они бровям, глазам твоим под цвет,
Их тонкой ниткой разделил пробор,
Чтоб вниз бежали, как потоки с гор.
На стул садишься – и у самых ног
Коснется пола темный их поток.
А если на ночь расплетешь потом,
Всю комнату укроешь, как ковром.
Но знаю я, с теченьем быстрых лет
Меняют волосы свой прежний цвет.
О, если б уберечь я только мог
Тебя, дружок, от горя и тревог,
Чтоб сохранить на много-много лет
Тяжелых кос твоих полночный цвет.

Всей душой хочу я счастья для подруг твоих...

Всей душой хочу я счастья для подруг твоих!
Вот бы замуж поскорее, что ли, выдать их!
Сколько с ними ты проводишь золотых часов,
Так бы взял и двери дома запер на засов!
Сколько раз от стенки к стенке я ходил с тоской,
Ждал, чтоб совесть в них проснулась, чтоб ушли домой,
На часы смотрел, но стрелки замедляли бег...
И сидят недолго гости, – кажется, что век.
Я таких неугомонных раньше не видал:
День болтают – не устанут, я за них устал.
Если мы вдвоем решили вечер провести,
Хоть одна твоя подруга, но должна зайти!
Так поэт, стихи задумав, трудится чуть свет,
Но придет болтун-бездельник, и пропал поэт...
И сейчас я жду, что кто-то постучится вдруг.
Вот бы взять и выдать замуж всех твоих подруг!

Есть у меня в селе старик сосед...

Есть у меня в селе старик сосед.
Однажды мы сидели над рекою,
И я спросил: «Скажи, до скольких лет
Любовь не оставляет нас в покое?»
Старик ответил, что не знает он,
Хоть он и сединою убелен,
Чтоб я спросил у старшего об этом...
И до сих пор я не нашел ответа.
Пускай я буду старым и седым –
Любовь моя вовек не постареет,
Своим дыханьем, вечно молодым,
Теплом своим тебя она согреет.
И если спросит кто – до скольких лет
Горит любви животворящий свет?
Я так же, как и старый мой сосед,
Отвечу всем: не ведаю, простите,
Кого-нибудь постарше расспросите...

Я шел один по улице вчера...

Я шел один по улице вчера,
Я говорил, что уезжать пора,
А если уезжать – то навсегда,
Чтоб никогда не приезжать сюда.
Твердил, что ты, конечно, не права,
Ругал тебя за все твои слова
И повторял: другую я найду,
Такой-сякой назло и на беду.
То замедлял я шаг, то шел быстрей –
И очутился у твоих дверей.

Несерьезны наши ссоры...

Несерьезны наши ссоры –
Подтвердит тебе любой, –
Если даже хмурить брови
Не умеем мы с тобой,
Если мы причину ссоры
Забываем через час
И не можем скрыть привета
Улыбающихся глаз.
Верно, то любовь большая,
Не боясь пролить слезу,
Ветерок едва заметный
Принимает за грозу,
Или хочется порою
Без особого труда
От любви сердцам влюбленным
Отдышаться иногда.

В маленькой рамке на белой стене...

В маленькой рамке на белой стене
Ты уже год улыбаешься мне.
И в одинокой квартире моей
Мне от улыбки твоей веселей.
Только мне мало улыбки дразнящей,
Мне не хватает тебя настоящей.
Ну-ка, скажи мне, по совести, честно:
В рамке тебе неужели не тесно?
Не надоело ль тебе, дорогая,
Видеть, как я без тебя пропадаю?
Выйди ко мне, улыбнись наяву.
Я покажу тебе нашу Москву,
Улицы, парки, театры, мосты...
Но, как всегда, улыбаешься ты.
Девушки есть, словно карточка эта:
Год не услышишь ни слова привета.
Может, и ты равнодушная тоже?..
Нет! Ты совсем на портрет не похожа!

Если б каждая дума моя о тебе...

Если б каждая дума моя о тебе
Стать могла стихотворной строкой,
Я уверен, что книги большой о любви
Ты второй не сыскала б такой.
Но пока эта книга мала и тонка,
Ведь над ней я не часто сижу,
Потому что мне жалко стихам отдавать
Те часы, что с тобой провожу.

Твои глаза

Я видел разными твои глаза:
Когда затишье в них, когда гроза,
Когда они светлы, как летний день,
Когда они темны, как ночи тень,
Когда они, как горные озера,
Из-под бровей глядят прозрачным взором.
Я видел их, когда им что-то снится,
Когда их прячут длинные ресницы,
Смеющимися видел их, бывало,
Печальными, глядящими устало...
Склонившимися над моей строкой...
Они забрали ясность и покой
Моих невозмутимых раньше глаз, –
А я, чудак, пою их в сотый раз.

Спокойно прохожие мимо шагают...

Спокойно прохожие мимо шагают.
Их, видно, твоя не волнует краса.
И зрячие люди слепцами бывают, –
О, если б я мог одолжить им глаза!

Был я недавно в ауле родном...

Был я недавно в ауле родном,
В дом твой зашел, побыл в доме моем.
Гнезда пусты, в наших окнах темно –
Мы, как птенцы, улетели давно...
Наши дома расположены рядом –
Садик мой с вашим сплетается садом,
Можно измерить простыми шагами
Все расстояние между домами...
Только мой путь до тебя был тяжел,
Через долины и горы он шел,
Горя и счастья видал я немало,
Всякое, милая, в жизни бывало.
Сколько столиц мне пришлось обойти,
Чтобы в ауле соседку найти!
Трудно досталась ты мне, дорогая,
Но уж зато, как беречь тебя, – знаю.

Я был уже большим в тот год...

Я был уже большим в тот год,
Когда ты родилась:
Я знал в ауле каждый сад
И бегал в первый класс.
И если мама занята
Твоя порой была,
То за тобою присмотреть
Меня она звала.
И хоть за это от нее
Подарки получал,
Но помню, до смерти тогда
У люльки я скучал...
Промчались годы, и опять
В ауле я родном.
Какие косы у тебя!
Как быстро мы растем!
И я, как в детстве, снова жду,
Что мать ко мне войдет
И за тобою присмотреть,
Как прежде, позовет.
Я сам сейчас бы преподнес
Подарок ей любой...
Я жду – пусть лишь откроет дверь, –
О, как бы хорошо теперь
Смотрел я за тобой!

В журнале о тебе стихов не приняли опять...

В журнале о тебе стихов не приняли опять:
Сказал редактор, что народ не станет их читать.
Но, между прочим, тех стихов не возвратили мне:
Сказал редактор, что возьмет их почитать жене.

Мы ссорились дождливым днем...

Мы ссорились дождливым днем,
Мрачнели наши лица:
«Нет, мы друг друга не поймем!
Нет, нам не сговориться!..»
И, подавляя стук сердец,
С тобой клялись мы оба,
Что это наконец конец,
Что мы враги до гроба.
Под дождь, летящий с высоты,
Не оглянуться силясь,
Направо я, налево ты
Ушли и не простились.
Пошел, руки тебе не дав,
Я к дому своему...
Не важно, прав или не прав –
Конец, конец всему!..
Вошел я с этим словом в дом
И запер дверь на ключ.
Дождь барабанил за окном,
Темнели крылья туч.
Вдруг вспомнил я, что ты идешь
С открытой головою,
Что ты, конечно, без калош,
Что нет плаща с тобою!
И, плащ схватив, я в тот же миг
Под дождевые всхлипы
Сквозь дождь помчался напрямик
Спасать тебя от гриппа.

Твои взгляд с усмешкой не люблю...

Твои взгляд с усмешкой не люблю –
не нужно так смотреть,
Как будто для тебя нет тайн,
нет и не будет впредь.
Как будто знаешь наперед
ты все мои мечты,
Как будто сердце навсегда
взяла в ладони ты.
Как будто, где я ни бреду,
куда я ни стремлюсь,
Мой каждый день, мой каждый шаг
ты знаешь наизусть.
Как будто ты стихи мои,
что лишь задумал я,
Уже давным-давно прочла,
зевоты не тая.
Как будто нечего тебе
теперь мне рассказать,
Как будто все, что ждет меня,
ты можешь угадать.
Ох, до чего я не люблю
усмешку этих глаз!
Послушай новые стихи –
я кончил их сейчас.